— Я повторяю: вы ближе к истине, чем думаете, дорогой профессор, — снова сказал Фадлан. — Если вы прибавите сюда то, что я как-то говорил вам про вампиров, свяжете предыдущее с последующим идеей деятельной злой силы, то, может быть, вам ясен станет и тот печальный случай, с которого вы начали вашу речь. Я говорю о смерти бедной Таты Репиной. Может быть, поймете и участие княгини Джординеско, которое я подозреваю.
— Вы что-нибудь знаете, Фадлан? — оживился Моравский.
— Все придет в свое время, — загадочно ответил тот. — Пойдемте в мою лабораторию; я думаю, что время приступить к опыту уже настало.
Они прошли через длинный ряд комнат, убранных то с тонкой роскошью, то с изысканной простотой, и, миновав небольшой темный коридор, вошли в громадный покой, увенчанный куполообразным стеклянным потолком. Темные бархатные портьеры сплошь затягивали стены и, спускаясь с потолка до пола, скрывали высокие окна. В этой комнате не было ничего металлического; карнизы, столы, стулья были затейливо выточены из эбенового дерева. На полках стояли самшитовые статуэтки. У самого входа висела гирлянда из скарабеев, — дань мистике старого Египта.
Моравский в удивлении остановился посреди обширной комнаты, пораженный великолепием ее странного убранства и внимательно рассматривая вырезанные из парчи и нашитые на бархате буквы какого-то неизвестного ему языка.
— Дорогой друг, — сказал Фадлан, указывая решительным жестом на отдаленный угол комнаты, где на возвышении, освещенном пламеневшими зелеными лампадами, стоял длинный ящик, скорее гроб, покрытый черным бархатным покрывалом, — дорогой друг мой, нужно изгнать из наших душ последний остаток страха. Подумайте только, что мы приступаем к опыту, перед которым бледнеет все ваше знание! Нашей волей и нашим могуществом, союзом вещественного с невещественным, мы попытаемся вырвать меч из рук ангела, стерегущего рай. Долго обдумывал я в тиши кабинета мельчайшие детали этого опыта и почти в совершенстве изучил всю физическую сторону дела. Но дальше идет потустороннее, как вы выражаетесь, или божественное, как говорю я. И вот тут-то и начинается неизвестное. Я нашел в старых манускриптах способ, нашел несколько исторически проверенных фактов… но я не знаю, дозволено ли мне вступить на этот путь? Тем более, что меня смущает и то, что всякий раз, когда я думаю о предстоящем опыте, у меня является совершенно незнакомое мне чувство не то какой то злобы, не то гнева. Я спрашивал Махатму, но не получил ответа. Значит, я предоставлен самому себе. Заслуга ли это, или преступление? Но если преступление, то возмездие будет тяжко. Одним словом… слушайте, профессор! Одним словом… Одним словом, мы воскресим мертвеца.
Моравский содрогнулся.
— Вы отступаете? — усмехнулся Фадлан.
— Нет, учитель, — ответил Моравский. Он сделал ударение на слове учитель. — Я в вашем распоряжении. То, что я содрогнулся, это — явление, независимое от моей воли и энергии. Я хотел бы только некоторых разъяснений и указаний. Для того, чтобы идти твердыми шагами среди окружающей меня темноты, мне необходим факел. Вряд ли могут его заменить зеленые огни этих лампад.
Улыбка чуть тронула тонкие губы Фадлана.
— Огни эти вовсе не необходимы, — сказал он. — Но, по-моему, однако же, эти подробности полезны и даже, пожалуй, существенны. Они служат для привлечения воли и укрепляют мужество. Для похорон необходимы похоронные обряды и с них же нужно начинать, чтобы окончить воскресением. Это как обратно восстановленный снимок кинематографа. Вы видите катафалк, окруженный лампадами. Вы услышите орган, который нам сыграет похоронную мессу. Это не совсем так, как было, но достаточно, чтобы настроить наши нервы в должном направлении. Для того, чтобы использовать всю нашу силу, мы должны собрать воедино физически и физиологически все наши способы воздействия на внешний мир, наше зрение, слух, осязание, обоняние и даже вкус. Мы сожжем в кадильнице щепотку мирры, ладана и стиракса. Мы выпьем из серебряных кубков душистое вино.
— Я готов, — сказал Моравский.
Фадлан бросил щепотку душистых смол в золотую кадильницу, где краснели раскаленные угли. Тонкая струйка синеватого дыма поднялась и рассеялась в воздухе, наполнив комнату смешанным горьким и сладким ароматом. Потом он исчез за занавеской и мощные звуки бетховенской похоронной мессы полились мелодичной волной и заполнили всю лабораторию: орган рыдал под уверенной рукой артиста…
Звуки органа смолкли, последний скорбный аккорд замер за занавеской и Фадлан снова появился, держа в руках поднос с большой хрустальной амфорой и тремя серебряными кубками.
— Три кубка? — спросил Моравский.
— Да, три кубка, — холодно ответил Фадлан.
— Но для чего столько? Ведь нас только двое. Или будет еще кто-нибудь? — возразил профессор.
— Два живых, — продолжал Фадлан, — к которым нужно придать мертвую, если с Божьей помощью она возвратится к жизни.
— Но ведь это… Это ужин почти на том свете… Это сверхъестественное!
— Без сомнения, вам это кажется очень странным, — сказал невозмутимо Фадлан. — Вот: Тата Репина умерла, тело ее не повреждено. Я подозреваю, я почти уверен, что является причиной ее смерти. Тата Репина умерла сегодня утром… вы меня слышите? Мне очень дорого стоило получить ее тело. Но я добился своего. Вы были сегодня на панихиде, но вы, как и остальные, не знали, что вместо бедной Таты лежит восковая фигура. Никто и никогда этого не узнает. Но сам труп здесь, в нашей власти, в нескольких шагах от нас, под этим черным покрывалом, в распоряжении нашего знания и силы.
Моравский с ужасом смотрел на Фадлана.
— Что вас смущает? Астральная форма после своего освобождения от земной оболочки пребывает некоторое время, более или менее продолжительное, в известном и определенном состоянии, в так называемой второй сфере, прежде чем перейти в мир лярв или в царство чистых духов. На самом деле, астральная сущность этой девушки еще не совсем освободилась от трупа. Органы в целости и не повреждены. Нам остается, приготовив известным образом тело, вернуть в него душу, которая еще не совсем улетела. Ну вот, наша воскресшая, призрак с мясом и костями, чокнется своим кубком с нашим, и мы с горделивой радостью осушим бокалы за здоровье мертвеца, возвращенного нами из-за могилы. Вы поражены? Но слушайте, никакая действительная преграда не разделяет смерти от жизни, это только два различных плана одного общего существования. Смерть — это только кристалл жизни, поймите — неподвижный кристалл, профессор, неподвижное существование, прозябание духа, профессор! Растворите кристалл и вы получите живую жидкость, движение, жизнь! И в ней будет зачаток иного, более могучего движения, иной жизни, жизни духа. Пары, газы — во сколько раз могущественнее и тоньше они, чем грубая жидкость! Но в тысячу раз могущественнее и тоньше земного существования жизнь чистого духа. Лед, вода и пар, — вот вам грубые образы, вот вам ключ к полному познанию. Огонь, — вот грубый образ средства!
Фадлан помолчал немного, как бы собираясь с мыслями, и продолжал:
— Вы найдете в противоположном углу лаборатории все необходимое для предстоящего опыта:
Большой куб дистиллированной воды в 36°.
Специальный стол с системой электрических генераторов.