— Уехали, — сказал он. — Я им заявил, что ты тут не замешан и я беру это на свою ответственность.
С подушки донеслось неясное:
— Ага. Шепард замялся.
— Руфус, ты, кстати, никуда не отлучался из кинотеатра?
— Сами прикидываетесь, что доверяете незнамо как,— немедленно крикнул оскорбленный голос, — а сами ни фига не доверяете! Как не поверили в тот раз, так и теперь! — Незримый, этот голос с гораздо большей определенностью исходил из сокровенных недр Джонсонова существа, чем в те минуты, когда лицо его было видно. То был вопль укоризны — с едва заметным оттенком презрения.
— Неправда, я тебе доверяю, — горячо сказал Шепард. — Совершенно доверяю. Я в тебя верю и полагаюсь на тебя целиком.
— А сами за мной шпионите все время, — угрюмо сказал голос. — Сначала ко мне подсыпались с вопросиками, а сейчас потопаете через переднюю, подсыплетесь с вопросиками к Нортону.
— У меня и в мыслях не было расспрашивать Нортона, — ласково сказал Шепард. — Не было и нет. И я тебя вовсе не подозреваю. Да и мог ли ты за такое время добраться сюда с того конца города, залезть в чужой дом и опять вернуться в кино.
— А, вот почему вы мне верите! — крикнул Джонсон. — Потому что я, по-вашему, все равно не успел бы обернуться.
— Да нет же! — сказал Шепард. — Я просто считаю, что у тебя достаточно ума и силы воли, чтобы не наделать новых глупостей. Я считаю, что ты теперь основательно разобрался в себе и уяснил, что никаких причин куролесить у тебя нет. Я считаю, что при желании ты способен добиться чего угодно. Вот почему я тебе верю.
Джонсон сел в постели. В полосе неяркого света показался его лоб, лица по-прежнему не было видно.
— Между прочим, я бы и за такое время туда залез, если б захотел, — сказал он.
— Да, но этого не было, я знаю, — сказал Шепард. — И не сомневаюсь ни секунды.
Наступило молчание. Джонсон лег обратно. И тогда голос, глухой и сдавленный, как бы исторгнутый через силу, сказал:
— С какой стати человеку воровать и бузить, когда у него и так все есть, чего надо.
У Шепарда перехватило горло. Ему же отдают должное! Ему говорят спасибо! В голосе парня слышна благодарность. Он стоял, глупо улыбаясь в темноте, стараясь продлить эту минуту. Невольно сделал шаг вперед, протянул руку к подушке Джонсона и коснулся его лба. Лоб был холоден и сухо шершав, как ржавое железо.
— Я понимаю, сын. Спокойной ночи.
Он быстро повернулся и вышел. Закрыв за собою дверь, он остановился, превозмогая волнение.
Дверь напротив, в комнату Нортона, была открыта. Мальчик лежал на боку и глядел в освещенный коридор.
Теперь с Джонсоном все пойдет гладко.
Нортон сел и стал знаками подзывать Шепарда к себе.
Шепард увидел, но тут же заставил себя посмотреть мимо. Нельзя сейчас идти к Нортону разговаривать, этим он подорвет доверие Джонсона. Его кольнуло сомнение, но он не двинулся с места, притворяясь, будто ничего не замечает. Завтра — день, когда им назначено прийти за ботинком. Вот что закрепит те нити, которые протянулись меж ними. Он круто повернулся и пошел к себе.
Мальчик посидел еще, глядя на то место, где только что был его отец. Потом смотреть стало не на что, и он снова лег.
На другой день Джонсон был пасмурен и неразговорчив, видно от стыда, что выдал себя. Глаза его были как бы прикрыты заслонками. Он замкнулся в себе — там, внутри, явно решалось для него сейчас нечто самое главное. Шепард дождаться не мог той минуты, когда они окажутся в протезном кабинете. Нортона он оставил дома, ему не хотелось дробить свое внимание. Хотелось отключиться от всего постороннего и не пропустить того, что будет совершаться с Джонсоном. Внешне впечатление такое, что перспектива получить новый башмак не только не прельщает парня, а и вообще не трогает — но когда дойдет до дела, его наверняка проймет.
Протезная мастерская помещалась в небольшом бетонном складе, битком набитом оснащением для людского убожества. Пол был заставлен креслами на колесах и станками для начинающих ходить. Стены увешаны разнообразными костылями и бандажами. Полки завалены протезами: искусственные руки, ноги, пальцы, клешни и крючья, помочи и подпруги, невиданные приспособления для неведомых увечий. Посередине, где было свободней, выстроился ряд желтых стульев с сиденьями из пластика, перед ними стояла примерочная скамейка. Джонсон плюхнулся на первый попавшийся стул, поставил на скамейку ногу и уперся в нее мрачным взглядом. Спереди, где полагалось быть носку, опорок снова прохудился, и Джонсон залатал его брезентом, на другую заплату пошел, судя по всему, язык от того же опорка. Шнурком служил обрывок шпагата.