Шепард вскочил, пошел к двери, открыл ее. Опять тот же полицейский. И опять патрульная машина у тротуара.
— Покажите, где тут ваш молодой человек, — сказал полицейский.
Шепард, нахмурясь, посторонился.
— Он весь вечер находился здесь, — сказал он. — Могу поручиться за это.
Полицейский прошел в гостиную. Джонсон, по всей видимости всецело захваченный чтением, поднял голову не сразу и раздраженно — ни дать ни взять, важная персона, которую оторвали от трудов.
— Что это ты, друг, высматривал на Зимней улице минут тридцать назад, через кухонное окошко? — спросил полицейский.
— Довольно травить мальчика! — сказал Шепард.— Я ручаюсь, что он находился здесь. Я сам был тут же.
— Слыхали, чего вам говорят? — сказал Джонсон. — Сидел все время здесь.
— Не всякий оставит после себя эдакие следы, — сказал полицейский, красноречиво скосив глаза на ногу Джонсона.
— Не может быть, это не его следы, — свирепея, прорычал Шепард. — Он все время был здесь. Зря только тратите время — свое и наше.— Этим «наше» он как бы скрепил свое единение с Джонсоном. — Надоело в конце концов, — сказал он. — Обленились черт-те как, не могут взяться и выяснить, кто это безобразничает. Чуть что — сразу сюда.
Не обращая на него внимания, полицейский продолжал буравить взглядом Джонсона. Медвежьи глазки на мясистом его лице светились умно и живо. Наконец он повернулся к двери.
— Накроем рано или поздно, — сказал он, — тепленького, нос в окне, хвост наружу.
Шепард проводил его и с шумом захлопнул дверь. Он испытывал необычайный подъем. До чего это кстати — как раз то, что требовалось. С радостным, нетерпеливым лицом он возвратился в гостиную.
Джонсон встретил его взглядом, исполненным ехидства. Книга лежала закрытой.
— Спасибочки, — сказал он.
Шепард оцепенел. Эта воровская усмешка… Малый откровенно глумился над ним.
— А вы и сами не дурак сбрехнуть, — сказал Джонсон.
— «Сбрехнуть»? — еле выговорил Шепард. Неужели Джонсон все-таки улизнул из дома и вернулся? У него потемнело в глазах. И тут же его подхватила и понесла волна гнева.— Так ты уходил? — в бешенстве спросил он.— Я не видел, чтобы ты уходил.
Мальчишка только скалил зубы.
— Ты ведь поднимался на чердак к Нортону, — сказал Шепард.
— Вот еще, — сказал Джонсон, — этот малец совсем чокнутый. Не спит, не ест, все бы только глазел в свой паршивый телескоп…
— Меня не интересует Нортон, — оборвал его Шепард. — Ты где был?
— Я-то? Сидел на розовом стульчаке, один-одинешенек,— сказал Джонсон.— Свидетелей не имеется.
Шепард достал платок и отер лоб. Ему удалось выжать из себя улыбку.
Джонсон закатил глаза.
— Не верите вы мне,— сказал он. Как в тот вечер, позавчера, в темной спальне, голос его звучал надтреснуто. — Сами прикидываетесь, что доверяете незнамо как, а сами ни фига не доверяете. Все вы на один лад, почуете, что пахнет керосином, и поминай как звали.— Надтреснутый голос стал деланным, дурашливым. В нем слышалась нескрываемая издевка.— Не верите мне. Не доверяете,— причитал он.— А между прочим, соображения в вас не больше, чем в том легавом. Насчет следов — это он ловил меня. Не было ведь следов. Там у черного хода все залито бетоном, а ноги у меня были сухие.
Непослушной рукой Шепард сунул платок в карман. Он осел на диван и опустил глаза на ковер. Увечная нога Джонсона оказалась в поле его зрения. Латаный опорок ощерился на него в наглой усмешке Джонсона. Шепард вцепился в край дивана, так что побелели костяшки пальцев. Его сотряс приступ леденящей ненависти. Он ненавидел ботинок, ненавидел эту ногу, ненавидел мальчишку. Он побледнел. Он задыхался от ненависти. Он не узнавал себя.
Он схватил Джонсона за плечо и яростно стиснул — так хватаются, чтобы не упасть.
— Слушай, — сказал он. — Ты заглядывал в окно мне назло. Это единственное, чего ты добивался, — поколебать мою решимость помочь тебе. Но мою решимость поколебать нельзя. Я сильней тебя. Я тебя сильней, и я все равно тебя спасу. Добро восторжествует.
— А если оно липовое, ваше добро? — сказал Джонсон. — Если оно неправильное?
— Моя решимость осталась неизменной,— повторил Шепард. — Я во что бы то ни стало спасу тебя.
Глаза Джонсона вновь загорелись ехидством.
— Ничего вы меня не спасете, — сказал он. — Вы еще погоните меня из этого дома. Ведь те два дельца тоже сработал я — и в первый раз, и в тот раз, когда мне полагалось сидеть в кино.
— Нет, я не прогоню тебя, — сказал Шепард. Слова звучали стерто, заученно. — Я тебя спасу.
Джонсон выставил голову вперед.