Он приземлился на спину; трактор врезался в дерево, перевернулся и вспыхнул. Первым, что Паркер увидел, были его ботинки, быстро пожираемые огнем: один попал под пылающий трактор, другой поодаль горел сам. Он, Паркер, был не в них. Горящее дерево дышало ему в лицо жаром. Он попятился, все еще сидя, перебирая руками, таращась на огонь ввалившимися глазами. Знал бы как — перекрестился бы.
Его пикап стоял на грунтовой дороге на краю поля. Паркер перемещался к нему, по-прежнему сидя, по-прежнему пятясь, но быстрее, еще быстрее; на полпути поднялся и, согнутый, затрусил к машине, спотыкаясь и падая на колени. Ноги были не ноги, а два ржавых дождевых желоба. Наконец добрался, влез, завел мотор и, петляя, поехал. Миновав свой дом над дорогой, он двинулся прямо в город — за пятьдесят миль.
Пока ехал, думать себе не позволял. Знал только, что в жизни произошла великая перемена, прыжок в дурное и неведомое, и что поделать с этим ничего нельзя. Все решено и подписано.
Художник занимал две большие загроможденные всякой всячиной комнаты над педикюршей в доме на глухой улочке. Паркер, как был, босой, молча ввалился к нему в начале четвертого. Художник, который выглядел примерно на те же двадцать восемь лет, что было Паркеру, но худой и лысый, сидел за маленьким столом и калькировал рисунок зелеными чернилами. Он поднял на Паркера недовольный взгляд и, похоже, не узнал его в диком субъекте с запавшими глазами.
— Дайте мне альбом поглядеть, где нарисовано всякое божественное, — сказал Паркер, с трудом переводя дух. — Ну, религия.
Художник все смотрел и смотрел на него взором, полным интеллекта и превосходства.
— Я пьяниц не татуирую, — сказал он.
— Да вы ж меня знаете! — негодующе вскричал Паркер. — Я О. И. Паркер! Вы делали для меня работу, и не одну, и я всегда расплачивался!
Художник смотрел на него еще некоторое время, как будто был все же не уверен.
— Похудели вы, — сказал он. — Из тюрьмы, что ли?
— Женился.
— А, — кивнул художник.
С помощью зеркал он вытатуировал у себя на темени маленькую совушку, безупречную вплоть до мельчайших деталей. Размером она была с полудолларовую монету и служила рекламным целям. В городе были художники и подешевле, но Паркер всегда хотел только самое лучшее. Художник прошел в дальний конец комнаты к шкафу и стал оглядывать корешки альбомов.
— Кто вас интересует? — спросил он. — Святые, ангелы, Христы или кто?
— Бог, — ответил Паркер.
— Отец, Сын или Дух?
— Просто Бог, — раздраженно сказал Паркер. — Христос. Да не важно. Лишь бы Бог.
Художник вернулся с альбомом. Убрав с другого стола какие-то бумаги, он положил на него альбом и пригласил Паркера сесть и выбрать.
— Современные ближе к концу, — сказал он.
Паркер сел и послюнявил палец. Стал просматривать, начиная с конца, где современные. Некоторые картинки он узнавал — «Добрый Пастырь», «Не препятствуйте им»2. «Улыбающийся Иисус», «Иисус — друг врача»,— но он быстро пролистывал от конца к началу, и картинки делались все менее убедительными. На одной было тощее зеленое мертвое лицо со струйками крови. Другой Христос был желтый с пурпурными глазами и дряблыми веками. Сердце Паркера стало биться быстрей и быстрей, пока наконец не взревело в груди, как мощный генератор. Он стремительно переворачивал страницы, веря, что, когда дойдет до нужной, ему будет знак. Листая, он добрался уже почти до начала. С одной страницы на него быстро глянула пара глаз. Паркер их промахнул и двинулся было дальше, но остановился. Сердце тоже словно бы выключилось — полная тишина. Коротко и ясно, как будто была речью, тишина говорила ему: ВЕРНИСЬ.