Если я не уверен даже в этом, как же я пойду на риск — даже если на кону мои августовские воспоминания?
Ничего, Астар, сказал я себе — неважно, насколько тупоумна твоя идея, главное — верить.
Я задумался и, отщипнув с письменного стола один ярко-желтый стикер, наклеил его на пробковую доску и написал своим с детства корявым почерком:
Have faith[1].
Воспоминание первое: Луна
На вторник я специально задержался на работе. Госпожа Турунен явно удивилась, что это я из кожи вон лезу. Обычно меня не заставишь остаться; но нужное мне воспоминание исчезло. А принадлежало оно, как удачно, коллеге Лехтинену.
Я отловил его возле кофеварки. Ну, как отловил — не схватил за ворот рубашки, но взял в оборот. Попытался сходу скакнуть в его воспоминание, но вновь неудачно. Неужели он забыл? Если только под гипнозом.
— Что ты думаешь о психотерапевтах, Лехтинен? — спросил я.
— Тянут деньги из простых людей, — отозвался Лехтинен. Он любил подчеркивать, что принадлежит к простым людям.
— А, то есть тебя жена затащила?
— Куда?
В моей голове заиграла тема передачи “Voitto kotiin”[2].
— …на банкет? — выпалил я первую мысль.
— Туоминен, у тебя уже совсем крыша течет, — покачал головой Лехтинен. — Не выслуживайся ты так перед стервой, она не оценит.
— Следи за своей крышей, — нагрубил я. Все терпело крах, но попытка не пытка. Если только для Лехтинена. — Как ты мог забыть про свою сестру?
Лехтинен резко помрачнел и отвел меня в угол между схемой выхода при пожаре и доской почета. Я попал на ту всего однажды — в сентябре, за выслугу августа. Конечно, я ничего не помнил. Может, Лехтинен тоже подался в хранители чего-нибудь?
— Я понятия не имею, откуда ты узнал… — начал Лехтинен.
— Погоди-погоди, — я положил руку ему на плечо. — Ты же сам рассказал.
— Я не об этом. — Лехтинен помялся немного. — Я нашел дневник матери.
— О. И что же там?
— Везде ты суешь свой нос, Туоминен, — с ненавистью процедил Лехтинен и развернулся на каблуках. В моей голове зародилась идея.
— Один вопрос, Лехтинен, один вопрос! — крикнул я ему вслед. Поначалу тот словно не услышал, но все же остановился.
— Ну?
— Какая дата стояла под записью о смерти твоей сестры? — выдохнул я.
— В том-то и дело. Тридцатое июля.
Теперь все было ясно; воспоминание перешло к хранителю июльских. К счастью, мне повезло — я знал его лично. И ничто не мешало мне позвать его в пивную.
Юккис встретил меня бородатой улыбкой и крепким похлопываньем по спине.
— Как сам, Астар?
— Еще не склеил ласты, — срифмовал я, и Юккис покатился со смеху.
Мы взяли по лагеру и тут же его распили. Не люблю пиво, но терпеть приходится.
— Есть одно дельце к тебе, — доверительно сообщил я. — Как хранителя к хранителю… если ты понимаешь, о чем я.
— Нет, — сделал тот невинный вид. Начинались сложности.
— Да брось, Юккис, Сущий ни о чем не узнает — да и тебе ли о нем беспокоиться? Так вот, недавно к тебе перешло одно воспоминание…
— Астар, послушай, — оборвал меня хранитель июльских воспоминаний. — Я не хочу говорить о работе, и не потому, что я не помню из-за нее, как праздную день рождения… я и раньше никогда не помнил. Все сложно, Астар. Я думаю, что мы не должны это обсуждать.
Я говорил с Юккисом и дальше, но безуспешно. Попытки увести беседу в нужное русло ни к чему не привели. Чуть что, Юккис хмурился и прикладывался к кружке. Пришлось перейти на обычный мужской разговор. Что-то о работе, с моей стороны — Юккис-то профессионально играл на басу. Я мог только мечтать заменить офис занятиями музыкой. Что-то о женщинах, с его стороны — мне это навевало мрачные мысли о втором воспоминании.
— А меня взяли в Darkwinter, — сообщил Юккис. — Еще в прошлом году.
Я напряг память.
— Что-то смутно знакомое…