Я поспешным кувырком спрыгнул вниз, приземлился ровно как профессиональные бегуны стоят на старте — да, это сон, — очки чудом не слетели — ну, точно сон, — и бросился вслед, но когда уже почти догнал Ханнеле, она раскинула руки и полетела, а за спиной у нее проклюнулись и раскрылись два железных крыла. Я видел каждое металлическое перышко так, словно бы летел следом, а не застыл в ошеломлении на земле, так, словно бы стоял белый день, а не близилась полночь; в такие моменты я познавал август как никогда, ибо только этот месяц может даровать подобные песнопения чуду, даже во сне — и как я возжелал вернуть свои августовские воспоминания… Но что я мог сделать теперь, когда Ханнеле взмыла в вышину, ведь ничто другое не принесло бы ей счастья бóльшего и драгоценнейшего — даже то, что она делает на Земле, даже…
…я.
— Ханнеле! — крикнул я.
Но она не обернулась, не ответила, а лишь проделала кувырок в воздухе, как будто я только что, вот только несло меня вниз — и тогда я понял, что она падает вверх, словно туманорожденные. Но внезапно захрипела рыжая ржавчина, крылья Ханнеле осыпались, и она вместо того, чтобы упасть, мягким шагом опустилась, понурившись, вниз, мимо облаков, мимо верхушек деревьев, прочь с моего взгляда — так же, как медленно исчезали два конденсационных следа в ночном небе.
Стойте, что?
Я видел, но не наблюдал.
Я снова побежал, спотыкаясь о корни, задевая лицом ветви, господи, дай мне удачи не выколоть себе глаз — Сущий посмеется; я бежал и едва не влетел с высоты в овраг, где внизу, возле змеившегося ручейка, виднелась бледная фигурка. Я съехал по склону оврага, наплевав на брюки, и кинулся к Ханнеле, но прежде, чем добежал, услышал еле заметный всхлип и замер подневольно; господи, плевать на глаз, дай мне лучше сил не разбить ей сердце.
— Ханнеле, — тихо позвал я. Она подняла голову с гордостью, которую я доселе видел лишь в глазах ее, да и то единожды.
— Уходи, — просипела она. — Я одна. Я всегда одна.
В ее голосе звучала сталь, которой не хватило ее железным крыльям, и тогда я понял, что не нужны мне никакие силы — они есть у нее, и были они всегда.
— Ханнеле, — прошептал я, пряча за спиной меч. — Ночью не видно самолетных следов. Они же не светятся.
Вжих.
Удар пришелся ровно по лицу Ханнеле, и на миг я ужаснулся, но убедил себя в иллюзорности жуткого зрелища — в конце концов, я сам придумал себе эту метафору, и воплощается она только так, как удобно моему восприятию; и все-таки было что-то скорбное в понимании, что я собственной недрогнувшей рукой уничтожил ту, которую любил.
А еще я не попрощался.
========== Воспоминание третье: Ферми ==========
Комментарий к Воспоминание третье: Ферми
Разница в стилистике обусловлена задумкой текста.
Утверждение, известное как парадокс Ферми, заключается в том, что мы не находим следов внеземных цивилизаций, которые должны были расселиться по вселенной за миллиарды лет ее развития. Проще говоря, несмотря на то, что вселенная бесконечна, мы в ней — вопреки всем вероятностным расчетам — одни.
Человек, о котором пойдет речь — мой дружелюбный сосед (но не Человек-паук). Одно из его ранних августовских воспоминаний продемонстрировало мне картину того, как его нетрезвый отец тычет пальцем в причудливое облако и рассказывает сыну, что это-де корабль инопланетян. Одно из более поздних показалось мне достаточно нелепым, чтобы переубедить даже фанатичного последователя девиза “I want to believe”¹.
Сей сосед, носящий замечательное имя Хейкки Хейккинен, обитал в доме, где расположена моя съемная квартира, задолго до моего арендодателя и, вполне возможно — однако ж я не уточнял, — до моего рождения. Это бодрый человек в возрасте, по лицу которого, в равной степени как и по физической форме, невозможно было определить, сколь давно он топчет эту юдоль скорби. Знал я только, что родился он уже после Второй мировой, а до наступления совершеннолетия — практически каждый август ездил в Лапландию, в дом его деда, расположенный буквально на границе с Норвегией, среди сопок, невдалеке от высочайшей вершины Финляндии Халтиа. Где-то в возрасте лет четырнадцати Хейкки увлекла распространенная тогда мода на сверхъестественное, в особенности — легенды о экстратеррестриальных формах жизни; проще говоря, пришельцах из других миров. Идея оказалась крепка настолько, что Хейкки не утратил уверенности в существовании инопланетян и на момент нынешний; однажды он накинулся на другого соседа, убежденного скептика, прямо посреди собрания жильцов, где обсуждалась причина помех общедомовой антенны, в результате чего был изгнан с позором.
Во многом я избрал своего соседа потому, что для погружения в его августовские воспоминания мне не нужно было даже выходить за пределы квартиры. Перед тем я внимательно изучил скачанную из Интернета информацию о лентикулярных облаках, которые сторонники теории НЛО столь часто принимают за свои возлюбленнные тарелки — и Хейккинен не стал исключением.
Настолько далеко на севере было холодно в том числе летом, особенно в преддверии осени, особенно — ранним утром, ведь именно в этот временной промежуток происходило действие воспоминания, поэтому я надел поверх пиджака пальто, а заодно — спрятал под ним ножны с призрачным мечом внутри.
Я обнаружил себя посреди мрачных и холодных сопок, внизу которых клубился густой как сливки туман, одна из причин тому, почему юный Хейкки даже не усомнился во внеземном происхождении странного объекта, зависшего над Халтиа. Другой была его святая молодость — подобные воспоминания при первом их посещении всегда вызывали трудности в том, чтобы понять, кого именно из этих детей ты ныне знаешь в роли взрослого человека. В предыдущий раз я уже побывал в мансарде, куда дед разместил Хейкки, поэтому был в курсе, что, ко всему прочему, накакуне тот зачитывался “Войной миров” Герберта Уэллса.
С предельной осторожностью я начал спуск, зная, что если быть недостаточно внимательным, то рискуешь споткнуться и в лучшем случае вывихнуть себе ногу, а в худшем — проломить голову о камни, некоторые из которых были пугающе острыми и глядели заломами вверх. Ночь, а впоследствии туман усложняли задачу, так что два раза я все-таки провалился в невидимую ложбину между камней, едва удержав равновесие. В какой-то момент я начал опасаться, что банально не успею спуститься до рассвета, но вскоре склон стал более пологим, а камни сменились обыкновенной голой землей.
Я утонул по колено в луговой траве, бояться которой стоило бы максимум из-за кроличьих нор, и побрел в сторону, как подсказывала мне ненадежная, впрочем, память, сельской дороги. Звезды продолжали свое неумолимое движение по гигантской дуге, и мне надо было поторопиться, пока они не начали гаснуть. Я убыстрил свой шаг и вышел на мелкий гравий, расчерченный следами колес велосипедов и автомобилей.
Деревенька представляла собой сплав норвежских и финских образов, которые здесь, на севере, то смешивались в единую субстанцию, то брали верх друг над другом не одно столетие. Дом деда Хейккинена выбивался из виду, возвышаясь настоящим гигантом среди маленьких-но-крепких, простых домов, окружающих этого циклопа, ощетинившегося надстройками, пристройками и жестяным гаражом, притчей во языцах всех соседей. С тыльной стороны дома сбегал вниз небольшой склон, также затянутый туманом, куда и отправился юный Хейкки в середину ночи, прокравшись мимо комнат спящих родственников.
Когда я спустился, то понял отчетливо, что найти младшего Хейккинена будет крайне непросто. Туман был поистине непроглядным и словно наматывался на ресницы, как паутина, так что мне казалось, что обзор теряется с каждой проходящей минутой; к тому же, я продрог, невзирая на пальто. Росистая трава еще до этого испортила мне брюки ниже колена, а зная, сколько липких семян оставляют растения в августе, я приходил к неутешительному выводу, что брюки придется сдавать в химчистку. Следовательно, для завтрашнего дня в офисе придется достать новые, а их оставалось, кажется, всего трое.