Однажды, когда песня звучала особенно молодецки, Степан Иванович рассказал следующее:
— Как-то пришел в мое отделение новый боец. Фамилия ему была Жохов. Никита, следовательно, Жохов. Бывший моряк. Коренастый, маленький, шеи вовсе нету. Весь изрисованный разными картинками и исписанный, как афиша. И на руках, и на спине, и на прочих местах — всюду наколоты картинки. А рука широкая — хоть запорожцев на ней рисуй — все уместятся. На левой руке возле пальцев, у этого Жохова был наколот якорь и написан лозунг: «Умру за твою любовь, Клаша».
Вот такого Жохова и дали мне в отделение, поскольку командование считало, что я могу найти подход к любому солдату. Попал он к нам из пополнения. Война еще за год не перевалила, а он уже длинный боевой путь прошел: и на флоте служил, и в штрафном батальоне побывал, лежал раненый, и после ранения к нам попал — на сушу. Много пришлось мне с ним горя хлебнуть. Тяжелый был человек. Очень был недовольный, что его не на крейсер направили и не на подводную лодку, а в нашу дорожную часть.
Мы, конечно, и сами понимаем, что дорожная часть против боевой — неполноценная. Одно слово — не гвардейцы. Но когда идет война, надо не капризничать, а выполнять дело, на которое поставлен.
А Жохов с первого дня стал у нас сцены представлять. Насмехался и на людей глядел свысока. Я, мол, моряк, а вы даже не пехота, а так, не поймешь кто, — дворники. На Ишкова и то ухитрялся сверху вниз глядеть, хотя был ему по плечо. И вообще всех наших тихих мастеровых солдат-плотников называл «комендоры», а они, конечно, обижались на это.
Как-то перед весной выполняли мы боевое задание — строили мост на рокадной дороге. Командование торопило работы. Приказано было скинуть шинели. Один из первых выполнил норму Ишков и сел на бревно перекурить. А на бревне лежала шинель Жохова. Ишков, не поглядев, и сел на нее. Тут надо сказать, что по части обмундирования Жохов был привередливый, как невеста. Сказывалась морская душа. Заметил он непорядок, подходит к Ишкову и говорит:
— Подыми корму, комендор!
Тот, конечно, сразу не может усвоить, что от него требуется, глазами мигает. А Жохов дожидаться не стал: как хватит шинель, так наш Ишков затылком в снег и — ноги кверху. Подымается — весь белый и губы трясутся.
— Ну чего? — говорит ему Жохов, вытягивая помятую полу. — Разворачивайся лагом к ветру.
— А вот чего… — отвечает Ишков. — Боюсь, не поспеешь ты помереть за свою Клашу.
Жохов хвать его за грудки. Не мог он спокойно слышать про эту Клашу. Что-то неладное было у него в личной жизни. Видно, оказалась Клаша недостойной глубокого чувства, а лозунг на руке остался и не сотрешь его никаким путем.
— Если, говорит, еще про нее услышу — собью тебе дифферентовку!
А у Ишкова дружок был, Хлебников. Тот, конечно, бросился заступаться. Такое тут началось — едва развели. С этого между ними и застыла вражда, и ничего я не мог поделать. Жохов досаждает силой, а Ишков его Клашкой. Тихий, тихий, а тоже знал, куда укусить.
И пошли в моем отделении раздоры. Прежде мое отделение считалось образцовым и показательным, а пришел Жохов и, словно паршивая овца, всех перепортил. На что Ишков и Хлебников — закадычные друзья, и те стали между собой скандалить. Пробовал я их увещевать: «Жохову, мол, простительно — мечтал на подводную лодку, а его, словно ерша, на сушу кинули. А вы-то чего не поделили?» Но никакие политзанятия не помогали, и не было силы, которая могла бы их помирить. «Ну, думаю, ладно еще, что мы в тылу. А как бы я с такой командой на передовой воевал?»
И тут, как нарочно, посылают нас ложиться в оборону. Утpoм дорогу чистим — километров полсотни от фронта, — а днем приказ — ложиться в оборону. Поднялись по тревоге, приехали на передовую. Приехали на передовую, а немца нигде не слыхать. Выкопали окопы, сидим, делать нечего. Стали проводить занятия: изучали бутылки с жидкостью, гранаты, противотанковые ружья, да все это не заполняло день. Пообедают солдаты и лежат в кустах, как трофеи. Врага не слыхать. Прямо не война — санатория. Сочи.
В такой обстановке свара между Ишковым и Жоховым разгорелась еще сильней. Дошло до того, что Ишков уходить от меня собрался. «Уберите, говорит, меня в другой взвод, товарищ командир, а то нам оружие выдали, и грех может выйти». Ну я, конечно, накричал на него, поворотил кругом — охота мне такого плотника лишаться! — велел выкинуть дурь из головы. Лучше, думаю, Жохова кому-нибудь сбагрю. Толкнулся туда-сюда, его весь батальон изучил, никто брать не хочет.