Но это плохо знали в частях. Вот и комбат смотрит на него недоверчиво, как на театрального гастролера. Рассказать бы ему, как немецкие солдаты десятками и сотнями сдаются в плен, предъявляя как пропуска агитационные листовки. Десятками и сотнями! Если бы подсчитать, сколько пуль не выстрелено в наших солдат, сколько жизней спасено!.. Впрочем, возможно, он и расскажет все это недоверчивому капитану. Если будет время.
Карманов посмотрел на небо, темнеющее, вечернее, увидел блеснувшую звезду и заторопился. Надо было, пока совсем не стемнело, приготовить аппаратуру, осмотреться на местности и решить, откуда вести передачу. А для этого требовалось еще добраться до машины, стоявшей по ту сторону поля, в лесу…
— Послушай, старшой, — прервал его раздумья капитан Тимонин. — Говорильня — дело твое. Но помоги ты нам за-ради бога. С языком-то у нас, сам знаешь, только «хальт!» да «хенде хох!». Тут немки есть, по подвалам прячутся, расспроси ты их об этом проклятом доме или замке, чтоб его… Какие там входы-выходы? Может, и о фрицах что скажут?
Карманов задумался. Не очень любил он, когда намеченному плану работы мешало непредвиденное, но отказать в такой малости не мог.
— Мы вот что сделаем. — И повернулся, позвал немца. — Я проведу агитпередачу, как намечено, а товарищ Штробель побеседует с немцами… Да вы не беспокойтесь, Курт — человек проверенный, — добавил он, заметив, что капитан недоверчиво скосился на немца. — По-русски он понимает, так что договоритесь.
— А, пускай, — махнул рукой Тимонин. И подумал: «При-ставлю-ка я к этому немцу лейтенанта Матарыкина. На всякий случай». — Только ты, старшой, поторопись с говорильней-то. Нам ведь ждать некогда, разберемся — штурмовать будем.
Старший лейтенант ничего не сказал, словно бы даже и не слышал его слов, повернулся к немцу, о чем-то поговорил с ним.
— Ну вот, задача ясна… Э, нет, — сказал он, догадавшись, что комбат собирается кого-то послать вслед за Куртом. — Не надо, товарищ капитан. Он лучше сам.
Немец пошел один по брусчатому тротуару, спокойно пошел, словно был дома. Оставшиеся молча провожали его глазами, одни с недоверием, другие с любопытством, пока он не скрылся за углом. Темнело, в пустынных улицах висела серая муть.
— Не передоверимся? — спросил Тимонин.
Карманов вздохнул.
— Если бы вы знали, скольких мы пленных отпускаем?!
— Это еще зачем?
— А они возвращаются и приводят других. Иногда целыми подразделениями…
— В плену они, конечно, сразу перевоспитываются, — ехидно перебил Тимонин.
— Кто сразу, а кто погодя, но перевоспитываются. Даже такие, как фельдмаршал Паулюс. — Он порылся в планшетке, достал листовку. — Вот, совсем недавно написано, четыре месяца назад: «Мой долг по отношению к родине и лежащая на мне, как на фельдмаршале, особая ответственность обязывают меня заявить своим товарищам и всему нашему народу, что из нашего положения, кажущегося безвыходным, теперь остался только один выход — разрыв с Гитлером и окончание войны…»
— Остался один выход, — с прежним ехидством сказал Тимонин. — Приперли к стенке, вот и запел. Где он раньше был, в сорок втором?
— Вы правы, главную роль в этом перевоспитании играют наши победы. Но и слово тоже оружие, особенно теперь, на заключительном этапе войны… Ну, мне пора к машине, товарищ капитан.
Шлепая по кювету следом за двумя солдатами, которых комбат выделил ему в помощь, Карманов обдумывал предстоящую передачу. Этот разговор подсказал ему тему, и теперь он почти точно знал, что говорить. Продумать только первые фразы, а там и читать ничего не надо будет — на память знал одну весьма убедительную листовку. Сочинять особый текст было некогда.
Снежная гуща под ногами, черная, перемешанная с грязью, застывала, льдинки царапали голенища. Карманов морщился, жалея свои хромовые сапоги, но на дорогу вылезать не решался: замок громоздился над полем тупыми башнями и острыми шпилями и теперь, в сумерках, казался совсем близким. Лишь возле самого леса, в какой-нибудь сотне метров от него, Карманов не выдержал, вылез на дорогу, ровнехонькую, как танцплощадка, высушенную морозцем. Постоял на краю в готовности снова спрыгнуть в кювет. И два сопровождавших его солдата тоже вылезли, медленно, настороженно выпрямились. Тишина была какая-то звонкая, то ли льдинки потрескивали по всему полю, то ли под слабым ветром позванивали замерзшие ветки в близком лесу.