— Так вот, товарищэчки дорогэнькие, гм-м… Ежели на мушку светит солнце, то надо целиться смотря по тому, откуда оно блестит: ежели справа, то целиться правее, а слева — то левее. А ну, Половников, повтори.
— Колысь солнце блестит с правой руки, надо целиться в солнце, — уныло промямлил изнывающий от жары широколицый детина.
— Мыслей не имеешь… Хряк ты, боле никто.
Под дружный хохот солдат Дудар поднялся и пошел к улице. Она была пуста.
В ограде особняка Караев нашел уже оседланного я до блеска начищенного Тохдзу. Конь встретил хозяина приветливым ржанием.
На заднем крыльце дома появился Петушков.
— Господин охотник, — взволнованно проговорил он, — Калитин только что был здесь. Третья дружина грузится в эшелон. Ради бога, догоняйте, опоздаете к отходу поезда — плохое будет начало.
Дудар уже сидел на коне. Дневальный торопливо открывал ворота. Махнув шапкой поручику, Караев тихо проговорил, склонясь над лукой седла:
— Ну, Тохдзу, друг мой — на войну!
КЛЯТВА
От Бухареста русские войска и дружины Болгарского ополчения двигались по железной дороге почти до Журжево и Зимницы. Конная сотня, в которую попал Дудар, размещалась в одном эшелоне с командованием дружины. На одной из остановок Караев впервые увидел командира дружины Павла Петровича Калитина. Это был стройный молодцеватый подполковник в белой черкеске. Борода, усы и бакенбарды украшали его смуглое лицо. На вид подполковник казался очень строгим, но при каждом удобном случае улыбался, и от внешней строгости ничего не оставалось. За глаза ополченцы называли его просто «Петрович», не боялись его гнева, но всячески старались угодить ему.
В вагонах чистота и порядок, На кратковременных остановках поезда никакой суеты и сутолоки — все тихо и спокойно. Но с первым стуком колес солдаты заводили русские и болгарские песни.
Почти все офицеры и младшие чины дружины были из русской армии. Большинство из них знало болгарский язык. Позднее появились офицеры и унтеры из болгар, отличившиеся в боях.
Дружина спешила в район боевых действий, чтобы занять свое место среди войск русской армии.
Поезд набирал скорость. В пути Караев познакомился с охотником первой сотни младшим унтер-офицером Фомой Тимофеевым. Оказывается, они вместе служили добровольцами в Сербской армии, вместе били турков, но ни разу не встречались прежде. Фома тоже носил серебряную медаль Тимокско-Моравской армии — «За храбрость» — и гордился этой наградой.
Тимофеев был первым балагуром в сотне, несмотря на свое унтер-офицерское звание. Родом из-под Можайска, коренной крестьянский парень, он почему-то редко вспоминал о доме, всегда рвался куда-то вперед, с азартом говорил о делах, которые предстоят. Иногда, лежа на наре и заложив руки под стриженый затылок, он мечтательно рассуждал: «Дудар, а Дудар! Вот бы летучий шар над турками поднять! Прилететь бы к ним и крикнуть сверху: „Вы чего здесь, черти полосатые, делаете, а?..“ А потом бы высыпать им на голову всякого дерьма и улететь».
По просьбе Фомы Караев рассказал ему о Кавказе, о мужественных его народах. Тимофеев только восклицал: «Вот, да-а!» Иногда он бросал две-три фразы: «А что, на летучем шаре можно на Столовую гору залететь? Вот бы, а? Выпить и закусить бы там на славу!»
Когда поезд подошел к какому-то полустанку, Фома спрыгнул с нары, вытянул в струнку свою маленькую жилистую фигуру и объявил по-болгарски:
— Братушки! Сделать вдох с выдохом и сидеть смирно. Из вагона — ни-ни!
Караеву сказал тихо: «Надо подтягивать братушек — фронт близко».
В пути они сидели рядом на попоне, у открытой двери товарняка, свесив ноги вниз.
— Эх, жалко, Дудар, что ваш язык с турецким не схожи.
— Ты шутишь, Фома. Наш язык самый хороший.
— Не об этом речь. Давай так: начнутся бои, поймаем живого турка и заставим его обучать нас по-ихнему балакать. Как только научимся, напялим на себя турецкую форму и зачнем лазить по ихним таборам. Вот это дело, а?
— Дело, — серьезно подтвердил Дудар.
К концу июля вся армия развернулась вереницей палаточных лагерей по левому берегу Дуная. Подтягивались последние колонны войсковых обозов с боеприпасами и провиантом, походные лазареты и госпитали.