Я спрятал девушку в хлеву, а сам направился через дорогу, чтобы посмотреть, чем могу ей помочь. Мое сердце учащенно стучало. Вдруг я услышал выстрелы и испугался, что опоздал. И все же я не был готов к той страшной сцене, которую увидел, распахнув дверь. Полицейский уже успел застрелить пожилых мать и отца и теперь боролся с отчаянно сопротивлявшейся ему старшей сестрой, которую он все-таки обнаружил. Услышав шум стрельбы, она поспешила вернуться в дом, и теперь ей приходилось расплачиваться за эту глупость. Лейтенант схватил ее и бросил на кровать. Он рвал на ней одежду, а девушка пыталась вцепиться ему в лицо.
Я решительно вошел в комнату. Полицейский отпустил девушку и уставился на меня. Я стоял молча и пытался определить, насколько пьяной в тот момент была эта распутная скотина. Мы меряли друг друга взглядами, будто два борца, которые вот-вот сцепятся в схватке. Девушка распростерлась над телами родителей и теперь выла в полный голос так, что казалось, поднимается крыша дома.
Лейтенант что-то крикнул, и позади меня в дверях вдруг возникли двое полицейских. Я поднял девушку, быстро вытолкнул в соседнюю комнату и встал, заслоняя дверь.
— Отойдите от двери! — рявкнул лейтенант.
— Господин лейтенант, — обратился я к нему, — я прошу вас успокоиться и подумать о том, что здесь сейчас произошло.
— Я приказываю вам отойти от двери! — прокричал он еще более грозным тоном.
Один из его подчиненных вынул из кобуры револьвер и направился через комнату в мою сторону. Взмахом руки выражая покорность, я отступил от двери. Полицейские бросились в соседнюю комнату, но девушка исчезла. Лейтенант упал на кровать, а я так и продолжал стоять поблизости. Возле моих ног лежали два трупа.
— Господин лейтенант, вы полагаете, что такое поведение украшает военнослужащего германской армии? — гневно бросил я ему.
Он мог бы просто пристрелить меня, а потом состряпать историю о том, что я совершил мелкий проступок и был убит при попытке сопротивления во время ареста. К счастью, этот человек был уже слишком пьян. Он ответил на мою тираду презрительным смехом, приказал своим людям сесть рядом и пить водку вместе с ним. Он даже пригласил меня присоединиться к компании. Я отказался и был отпущен домой.
Выполнив свою задачу, я вернулся в казарму и написал длинный рапорт о том ужасном случае на имя руководителя администрации того района. Было очень мало шансов, что из этого выйдет что-нибудь хорошее: слово фельдфебеля мало значило против слова офицера. К тому же эти преступники умели заметать за собой следы. Моя работа была закончена, командировка подошла к концу, и мне следовало думать о службе, а не о том, как критиковать тех, кто был выше по званию.
Как я и ожидал, на мой рапорт не последовало ответа. Как я позже узнал, начальник, на имя которого я его написал, больше интересовался другими вещами, чем чтением документов. Если вечером неожиданно прибывало новое подразделение, нуждающееся в ночлеге и питании, никто не мог разыскать его до самого утра. Вечера он посвящал ознакомлению с достоинствами местных женщин. Взамен эти милые дамы (в отличие от солдат, которыми он командовал) получали от него практически все, что просили. Вся эта компания вместе с чиновниками оккупационной администрации различных рангов любили устраивать совместные пьяные оргии.
Эти сборища, которые проходили в штабе коменданта, обеспечивали местным девицам легкий доступ к официальным документам. После этого иногда в ту же ночь, а иногда на следующее утро вся входящая и исходящая корреспонденция была известна партизанам, орудовавшим поблизости. Я считаю, что подобная утечка информации стала одной из главных причин начала нашего поражения на Восточном фронте. Эти женщины знали обо всех запланированных перебросках войск раньше, чем сами солдаты. Это существенно облегчало задачу партизан, которые имели возможность наносить нам удары там, где это было наиболее выгодно им и где они могли нанести нам максимальный ущерб.
В конце этой главы я хотел бы отдать должное пьяной тыловой братии, которая, удовлетворяя свои животные инстинкты, способствовала разгрому их товарищей на переднем крае. Я салютую им здесь, этими словами правды, чтобы пришедшие после нас знали, кому воздать почести. Дома их жены и дети с жалостью и беспокойством думали о героическом папаше, который стойко противостоит всем трудностям русской кампании. Мало кто знал, что их родитель жил гораздо лучше, чем жилось им самим, что его ни в коей мере не беспокоят вражеские пули и снаряды и что он служит родине, как грязная свинья, удовлетворяя свои животные прихоти и тягу к наживе.