На собрание Петр пришел раньше всех и одиноко уселся в уголок, под плакатом, который восторженно звал убирать урожай. Первыми появились две женщины. По старомодной, со сборками, шубе, по тяжелой бордовой шали и по рябинкам на щеках Петр сразу узнал Татьяну Корнилову. Татьяна, охнув, неуклюже опустилась на переднюю скамью. Вторая женщина, в летнем сером пальто, была в три раза тоньше Татьяны и казалась девочкой-подростком. Когда она развязалась и стала поправлять волосы, Петр узнал и ее. Это была молодая вдова Ульяна Котова. Они обе посмотрели на Петра и громко засмеялись. Через минуту Ульяна одна взглянула на Петра, и глаза их встретились. Ульяна покраснела, а Петр, вздрогнув, поспешил отвернуться, — так много было тоски и надежды в черных Ульяниных глазах.
Пришли еще двое стариков: Еким Шилов и Андрей Воронин. Сняв шапки, они поклонились и, сев рядышком, не мигая уставились на стол, за которым счетовод Сергей Михайлов, уткнув нос в бумагу, торопливо писал. Шумно ввалилась компания краснощеких парней. Они заняли заднюю скамью и сразу же, как по команде, полезли в карманы за табаком. Среди них Петр с трудом узнал по горбоносой журкинской породе смуглого непоседу — Арсения Журку.
Через два часа собралось человек сорок. Больше было женщин и стариков. Счетовод поднял голову и, поглядев близорукими глазами, сказал:
— Кажется, сегодня все пришли.
«И только-то… — подумал Петр. — А сколько сюда собиралось народу пятнадцать лет назад! Плечом не пошевелить».
Вначале колхозники сидели молча, изредка перебрасываясь словами, а потом заговорили. Особенно выделялся густой голос Татьяны.
— Дали бы мне волю, я этого Абару-пьяницу повесила бы на поганой веревке, — повторяла она.
К правлению подкатила машина. Вместе с Лёхой Абариным вошли секретарь райкома Максимов и плотный мужчина с густыми короткими усами на широкоскулом лице. На нем был новый дубленый полушубок с пышным белым воротником, лохматая шапка и черные катанки. На секретаре райкома мешковато сидело бобриковое пальто с поднятым воротником. Мужчина в полушубке похлопал руками в кожаных перчатках и широко улыбнулся, отчего верхняя губа у него приподнялась и нос сразу обеими ноздрями сел на усы. Максимов снял кепку и тоже улыбнулся, но не так жизнерадостно, скорее грустно.
Лёха, видимо, чувствовал себя скверно. Он сел за стол, толстыми короткими пальцами расстегнул ворот шубы и тоскливо посмотрел в сторону окна. Лицо Лёхи было сонное, опухшее, с крупными складками под глазами. Он походил на человека, которого только что разбудили, кое-как нахлобучили шапку, против воли, полусонного, привели сюда и посадили за стол. Лёха пальцем, как палкой, постучал по столу и открыл собрание.
В президиум избрали Татьяну Корнилову, двух бригадиров, Максимова и счетовода Сергея — писать протокол.
Лёхе дали слово — доложить о состоянии дел в колхозе «Вперед». Но не успел председатель и откашляться, как вскочил Арсений Журка.
— Прошу простить, — он прищурил левый глаз, — мне кажется, Алексей Андреевич не сможет этого сделать.
— Почему же? — удивился Максимов.
— Опохмелиться Алексею Андреевичу надо, — протянул Журка.
Все захохотали, а Татьяна закричала:
— Нет, пусть расскажет, пьяная рожа, до чего колхоз довел.
Лёха лениво посмотрел на нее:
— Ну, чего орешь-то? Постеснялась бы людей.
— А что мне люди! — заголосила Татьяна. — Самому министру скажу, — и, обратившись к секретарю райкома, сказала: — Вот, товарищ Максимов, до чего он нас довел, мазурик, — штанов не осталось.
Стало тихо. Татьяна оглянулась и, присмирев, стала кутаться в шаль…
Доклад председателя прошел под шумок. Его не слушали, да и сам он старался говорить невнятно, комкая фразы. Из сказанного Петр запомнил, что на трудодень досталось по пятьсот граммов ржи и по рублю деньгами, что кормов едва хватит на ползимы, а сорок гектаров разостланного льна засыпаны снегом.
Выступил Максимов. Но Петр ничего не слышал, в голове колом стояли рубль и сорок гектаров льна под снегом. Голос секретаря райкома донесся до Петра, как из тумана:
— Мы рекомендуем вам в председатели товарища Трофимова.
Петр прислушался.
— Он послан сюда партией. Работать идет с желанием, человек, по-видимому, серьезный. — Максимов махнул рукой и добавил: — Да что я вам о нем рассказываю. Вы лучше меня должны знать: он же ваш односельчанин.