— Как дела, орлы? — крикнул Петр.
— Порядок, председатель, скоро кончим.
— Молодцы!
— Если мы не молодцы, тогда и свинья не красавица, — добавил Арсений и спрыгнул на землю.
— Ну что ж… показывай.
— Будьте любезны. — Журка ногой распахнул дверь в кормокухню.
Петр, согнувшись, шагнул через порог. В нос ударил запах кислого картофеля и тухлых бочек. Занимая половину кормокухни, стояла добротная плита. Она была гладко вымазана глиной и разрисована квадратами со звездами. Стояк от плиты до потолка тоже был заляпан звездами.
— Это совершенно ни к чему, — заметил Петр.
— Генька постарался. Он у нас десятилетку кончил.
Генька, очевидно, смутился: что-то пробормотал непонятное и плюнул в кадку с водой.
Петр осмотрел посадку котлов, заглянул в топку, потрогал там колосник, проверил дымоход, дверцы, вьюшки и остался доволен.
— Работа первый сорт, — похвастался Журка.
Петр мельком взглянул на потолок и удивился: темный от копоти потолок из тонких, кое-как поскобленных топором бревен прогнулся и горбом повис над плитой. Два бревна, выскочив из паза, уперлись в стену. Петр топнул — бревна закачались, из щелей посыпался мусор.
— Рухнет, а? Людей задавит, а?
Журка отвернулся и равнодушно пожал плечами. Петр выскочил в сенную пристройку, подставил к стене бочку, поднялся наверх… И все понял: громоздкий дымоход, боров, был сложен прямо на потолке и тяжестью своей продавил его.
— Журка?!
Тот, заложив руки в карманы парусиновых штанов, стоял в дверях.
— Ты почему так, а?.. Почему без стеллажа?
— О стеллаже у нас разговора не было.
— А-а-а… Разговора не было? — Петр так сжал челюсти, что они онемели, и вдруг крикнул неприятным, тонким голосом: — Идем со мной!
Арсений опять пожал плечами.
— Куда? Зачем?
— Идем!
Петр схватил Журку за рукав, выволок на улицу и, толкая в спину, повел к реке. Журка шел ровным широким шагом, втягивая голову в плечи при каждом толчке. Но когда их скрыли кусты, остановился и спокойно спросил:
— Бить будешь?
Петр подскочил к нему, но Арсений неожиданно мотнул головой, и кулак Петра скользнул по затылку. Удар был сильный и неловкий; Петру показалось, что не он ударил, а его хватили по руке выше кисти.
Ему было стыдно и гадко. Он отошел в сторону, сел на камень, вынул портсигар. Пальцы тряслись и не могли поймать папироску. Потом он, не глядя, швырнул Журке портсигар и коробку спичек.
Журка лежал на животе, глубокими затяжками хватал дым и выпускал его через ноздри в рукав куртки. Петр курил частыми, мелкими глотками и поглаживал ушибленную руку.
— Больно?.. — посочувствовал Журка.
Петр выругался.
— Не умеешь ты, председатель, драться. Кто же так бьет? Без руки можно остаться. Треснет она, как палка… Надо бить вот чем, — Журка, сжав кулак, показал костяшки согнутых пальцев. — Я одному фрею прошлый год врезал — метров двадцать летел по воздуху.
Петр пошевелил рукой — из глаз покатились золотые кольца.
— Черт… Все хуже и хуже…
Журка выплюнул окурок.
— Интересно, как ты будешь отвечать, когда спросят, что с рукой? Скажешь: дрова рубил, полено отскочило и — по руке. Так? — Журка вздохнул. — Фонарь под глазом или шишка на лбу — во всем всегда виноваты топор с поленом… Нечестные люди…
— Я знаю, что сказать, — оборвал его Петр.
— Правду не скажешь.
— Ты думаешь?
— По глазам вижу. Да и неудобно председателю воспитывать людей таким способом.
Журка все еще лежал на животе и исподлобья следил за председателем. Петр опять закурил.
— А почему не сопротивлялся? — спросил он.
— Не хотел.
— Странно…
— Срок не хотел получить.
Петр замялся.
— Я тоже ведь не очень любезен был…
— Тебе-то что. Сам прокурором был, законы знаешь… А за меня кто заступится?
Губы у Арсения слегка улыбались, а из-под густых, сросшихся у переносицы бровей тоскливо смотрели глаза. Петр не вынес этого взгляда и отвернулся. Никогда он не был в таком дурацком положении. Он пытался вызвать Журку на откровенный разговор. Но вопросы задавал совершенно не те, и они отскакивали от парня, как искры от кремня.
— Не пойму тебя, Арсений… Парень ты неглупый, а какую о себе славу пустил… Почему?
— Скучно мне.
— Я и то удивляюсь. Как ты не уехал из Лукашей? Все твои сверстники разбежались.
Журка грустно усмехнулся.
— От кого ехать? От матери-старухи? Уедешь — воды не подадут напиться.
Петр, совершенно непонятно для себя, каким-то делано веселым голосом сказал: