— Нет правил без исключений, — сказал Черныш.
Мы перед этим долго беседовали с ним. О бабушке. Об отце. И вообще о жизни.
Черныш ходил со мной в Главное управление трудовых резервов. К самому главному из начальников. И начальник написал на моем зааявлении: «В виде исключения разрешаю принять т. Сазонова А. С. в ремесленное училище».
— Растите его хорошим человеком, — сказал начальник Чернышу.
— Вырастим, — уверенно сказал Черныш.
Глава пятая
ВЕЗЛО ЖЕ ЛЮДЯМ!
Черныш пригласил нас на чай. Скучно Федоту Петровичу одному коротать вечера. Мы пришили к гимнастеркам новые подворотнички, начистили мелом пуговицы.
Любил замполит армейскую выправку. Полушутя-полусерьезно он сказал нам, что мы имеем право отдавать честь военным.
— У них форма и у вас форма. Вы ведь хотя и в тылу, но тоже бойцы. Вот попробуйте поприветствовать — и сами увидите, что вам обязательно ответят.
Воронок прямо загорелся. Он вытащил меня на улицу и стал жадно искать военных. На противоположной стороне улицы шел красноармеец. Длиный, худющий, похожий в своих обмотках на журавля. Мы перебежали дорогу и, не доходя до красноармейца трех шагов, вскинули руки к фуражкам, пожирая его глазами.
Он ошалело посмотрел на нас и... козырнул. Козырнул! Потом нам попался младший политрук. Он не только ответил на наше приветствие, но даже остановился и заговорил с нами.
— Молодцы, что уважаете старших, — сказал младший политрук.
— А мы и рядовым отдаем честь, — сказал Воронок.
— Я имел в виду старших по возрасту, — снисходительно объяснил младший политрук. На губах его золотился пушок — видать, для солидности он пробовал отпустить усы.
— Что ж вы всё отступаете? — укоризненно сказал политруку Сашка.
Собеседник наш неловко откашлялся:
— Я, видите ли, всего лишь третий день в армии.
Можно было догадываться, что теперь дела пойдут на лад. Кто-кто, а младший политрук не ударит лицом в грязь. Мы расстались с ним дружески — он и старше нас был на каких-то четыре года. Не больше.
— Опоздали мы родиться, — изрек Сашка, — пока подрастем — война закончится, Гитлера повесят н не достанется на нашу долю ни орденов, ни медалей.
— Гляди, полковник! — толкнул я его локтем в бок.
— Даем строевым, а? — предложил Сашка. — Ведь маршала сейчас в Москве вряд ли встретишь.
— Согласен, — сказал я, — давай строевым.
За пять метров до полковника мы оба разом вскинули руки и начали чеканить шаг. Он ответил нам, широко улыбнувшись, и даже два раза оглянулся, с довольным видом покачав головой.
— Видал? — горделиво спросил Сашка. — Вот, думает, бравые ребята, их бы ко мне — сыновьями полка, разведчиками. Пошел бы?
— Пошел бы, — признался я.
... Мы пришли к Федоту Петровичу втроем. Андрейка с удовольствием разделил нашу компанию. К нашему удивлению, в комнате Черныша мы увидели Нину Грозовую. Она копалась в книгах, то и дело громко чихая:
— Будь здорова! — сказали мы одновременно.
— А, три мушкетера, — сказала Нина. — Для нас одного самовара-то маловато будет, а?
— Вода нынче дешевая, — пошутил Черныш. — Рассаживайтесь, орлы, поудобнее. Сейчас я патефон заведу.
— А у нас, Федот Петрович, своя музыка, — сказал я, кивнув на аккордеон.
Сашка небрежно пробежал пальцами по клавишам, внимательно посмотрел на Нину и заиграл «Катюшу». Нина запела первая, задумчиво глядя на перечеркнутое белыми полосками окно; мы подхватили песню, и даже Черныш негромко подпевал, стараясь не заглушать красивый и чистый голос девушки...
Когда человек поет, легко понять, что это за человек. Вот Нина... Сразу видно, что вспоминается ей в эту минуту очень хорошее. Может быть, мама, которая осталась в оккупированном Смоленске, может, первая встреча с любимым...
О том, что у нее есть любимый, знает все училище. Еще недавно он ходил на все наши вечера — молоденький летчик с двумя кубиками на петлицах. Он танцевал только с Ниной. Говорил только с Ниной, и видно было, что кроме Нины, он на этих вечерах никого не замечает.
Его звали Павликом. Нина не раз уговаривала его выступить перед ребятами, рассказать о службе. Я слышал, как она просила его. Павлик хмурился.
— Ну о чем я буду рассказывать? Вот собью фашиста — тогда пожалуйста.
— Ловлю тебя на слове, — смеясь, сказала Нина.
— Если, конечно, он меня не собьет, — добавил Павлик и, видя, что Нина расстроилась от этих слов, просиял, как мальчишка, и успокоил ее: — Ладно уж — ради тебя я его собью...