... В кабине самолета — знаменитый летчик Алексей Сазонов. Он, то есть я, только что получил задание — вылететь на бомбежку Берлина. Я поправляю шлемофон. Рядом сидят надежные друзья, испытанные в боях.
— Контакт!
— Есть контакт!
Мы летим над Берлином. Внизу — ни огонька. Штурман раскрывает на коленях планшет.
— Алексей Семеныч, пора!
Мы сбрасываем бомбы точно на военные объекты. Внизу начинают пылать костры пожарищ. По возвращении на аэродром командующий пожимает мне руку:
— С новым орденом, товарищ Сазонов.
— Служу трудовому народу!
С небес на землю меня возвращает канючащий голос Юрки Хлопотнова:
— Сазон, а Сазон… Дай мне твой победитовый резец, а? У меня опять сломался.
На него не напасешься резцов. Он их гробит, как первоклассник карандаши. Но разве на Юрку сердишься? Он в тринадцать лет уже понюхал пороха — был разведчиком в партизанском отряде. В тыл его привезли на самолете. На Юркиной гимнастерке серебряная медаль «За боевые заслуги». За такую медаль каждый из нас отдал бы полжизни.
— Возьми в тумбочке, — благосклонно говорю я Юрке и, глядя на его медаль, вздыхаю. Да, это не то, что мой значок «Отличник трудовых резервов». Впрочем, если этот значок прикрепить на кумачовый шелковый кружок, то в полутьме он вполне сойдет за орден Красного Знамени. Надо будет попробовать.
Юрка смотрит на меня, как на мага и волшебника. Шевеля губами, он подсчитывает мои снарядные донышки. Я, наверное, кажусь ему всемогущим чародеем, которому стоит лишь пошевелить пальцем — и готово новое донышко для снаряда.
— Дай одно донышко, а? — просит Юрка.
Пока что мастер разрешает ему протачивать только никому не нужные железки.
— Донышко — это не игрушка, — рассудительно говорю я Юрке, — испортишь донышко, — значит, по фашистам на один снаряд меньше будет выпущено. А может, этот снаряд попадет в самого Гитлера. Чуешь?
— Я же нe маленький, — обижается Юрка, — сам стрелял по фашистам.
— Подстрелил хоть одного?
— А кто его знает! Бой — это такая суматоха... Там не до подсчетов. Вот попадешь на фронт — сам узнаешь.
Юрка почему-то думает, что война будет продолжаться долго. Считает, что кое-кому из нас удастся повоевать. Чудак! Каждому ясно, что не сегодня-завтра немцы полетят из нашей страны вверх тормашками. Не останется на нашу долю подвигов, как ни прикидывай. Ему легко говорить — награда на груди. А наших медалей небось еще и чеканить не начинали.
— Так я возьму донышко, а? Одну лишь только стружечку сниму. Вот увидишь. А доделывать ты сам будешь. А?
— Только чтоб мастер не видел...
Круглая Юркина физиономия, похожая на подсолнух, расплывается в улыбке. Ну и веснушек на ней! Кажется, что какой-то маляр небрежно стряхнул свою кисть прямо на Юркино лицо.
Помню, с каким трепетом я сам протачивал первое донышко для снаряда. Я гладил его шероховатые бока пальцами и ясно представлял, как где-то на фронте возьмутся за это донышко крепкие мужские пальцы подносчика снарядов. Как ляжет снаряд в ствол орудия и командир скомандует: «Огонь!» И со свистом понесется в фашистов снаряд Лешки Сазонова, мой снаряд! Значит, и я воюю с захватчиками, значит, и я недаром живу на земле в трудное для страны время!
Я проточил донышко до зеркальной чистоты. В нем отразился мой чумазый нос и блестящие от счастья глаза. Никакой даже самый строгий военпред не смог бы забраковать это славное донышко.
Мне понятна радость Юрки Хлопотнова. Если уж переправили в тыл, то дайте настоящую мужскую работу, чтобы чувствовать себя нужным человеком.
Конечно, токарями не рождаются. Немало железа перепортил и я, прежде чем сделал как следует свою первую деталь. Это была обыкновенная гайка. Сейчас она крепит винт в какой-нибудь машине. Знать это очень приятно. Невольно появляется уважение к самому себе: все-таки ты не бесполезный человек.
Юрка тащит проточенное донышко ко мне, пряча его под халатом. Снял одну стружку, как и обещал. Не испортил заготовку.
— Молодец, — со снисходительностью старшего говорю я и снова смотрю на его медаль, поблескивающую из-под распахнутого халата.
Перехватив мой взгляд, Юрка предлагает:
— Хочешь, дам ее тебе, чтобы ты сфотографировался? А? Я уже давал Гошке Сенькину. Он всей родне послал фотокарточки.
— Гошке Сенькину? Тоже мне герой — из тарелки ложкой. А ты, Юрка, не будь дураком. Ведь медаль твоя личная. Это же...
Не находя слов, я кручу пальцами в воздухе. Юрка понимающе кивает: