«А ты, дядя, однако, жох», — подумал Сашка. Он решил, что кладовщик припрятал хлеб, чтоб позднее продать его на рынке.
Долго не думая, Сашка раскидал стружку и по форме свертка догадался, что это не хлеб, а что-то другое.
Сашка помчался со свертком в спортивный зал и только там развернул его. Перед Воронком лежала задняя баранья нога. Жирная, большая, весившая не меньше четырех килограммов. Для человека, собиравшегося бежать на фронт, это было сказочное сокровище. Воронок положил сверток за груду спортивных матов и, посвистывая, опять направился во двор.
Там уже бегал растерянный кладовщик, походивший на ищейку, потерявшую след.
— Послушай, сынок, — обратился он к Сашке, — ты ничего тут не замечал?
— Что именно?
— Ну людей каких-нибудь. Со свертком. Понимаешь, у меня из кладовой кое-что пропало.
— Ах, ах, — сочувственно сказал Воронок, — замки были сломаны, и воры скрылись, не оставив следов?
— Вот-вот. Никаких следов.
— Что с возу упало, то пропало, — значительно сказал Сашка.
— Не могли они далеко уйти. Каких-то пять минут всего и прошло.
— Откуда вы знаете? Следили за ними с часами в руках?
— Может, они в стружку его запрятали?
Кладовщика притягивало к этой куче, будто магнитом. Он принялся расшвыривать ее руками и стал похож на собаку, откапывающую припрятанную кость.
— Глубже, глубже бери, — советовал Сашка, — на дне, наверное, припрятали.
Кладовщик поднялся с колен и жалобно сказал:
— Что же это творится? Грабеж среди бела дня...
— Среди черной ночи, — поправил Воронок, — а что, собственно, украли-то? Пуд соли? Ящик конфет?
— Мя-я-со, — плотоядно сказал кладовщик, — два пуда баранины. Пойдешь в свидетели?
— Два пуда! Этак они, пожалуй, миллионерами станут, а?
— Пойдешь в свидетели?
— А я видел? Я знать ничего не знаю. Может, ты сам это мясо украл? Два пуда.
— Ах ты хам, ах ты шпана малолетняя! Наверное, ты украл мое мясо? Сознавайся!
— Мне два пуда не поднять, — логично заметил Сашка. Кладовщик больно ухватил его за ухо.
— Сознавайся, сознавайся, воровское отродье!
Сашка вырвался и ударил кладовщика головой в живот. Тот раскрыл рот и сел на кучу стружки.
— Сознайся, — пролепетал кладовщик, — я тебе ничего не сделаю.
— Ничего не сделаешь, — подтвердил Сашка.
Кладовщик вскочил и схватил Сашку за руку. Он быстро поднес ладонь Воронка к носу и понюхал ее.
— Пахнет сырым мясом, — сказал он торжествующе, — пахнет, пахнет!
Сашка брезгливо вытер ладонь о штаны.
— Нюха у тебя, дядя, совсем нет.
Слушай, сынок, давай поделимся. Поровну. Половину тебе, половину — мне. А?
— Не смеши лучше людей. Поменьше воровать надо. Окопался в тылу и воруешь. Не стыдно?
— Пойдем, сынок, я тебе хлеба дам. Чего шум поднимать? Пропало мясо — и бог с ним. Спишем по акту, и вся недолга. А ты подпись поставишь, а?
— Ищи дураков. Мы с тобой, дядя, разные люди. Заруби это на своем красном носу.
— Гру-би-ян, — укоризненно и мягко протянул кладовщик, — ну какой же ты грубиян... Промолчать хоть обо всем этом сможешь? Отблагодарю, не сомневайся.
Воронок рассмеялся ему в лицо и побежал рассказать мне обо всем происшедшем.
— Подвезло нам, Сазончик, — сказал он в заключение. Мы помчались в спортзал. Сверток был на месте.
По дороге в цех мы выглянули во двор. Кладовщик разгребал руками уже третью кучу стружки.
— Неужели он так и останется безнаказанным? — спросил я у Воронка.
— Что поделаешь? Некогда нам его разоблачением заниматься. Да и вещественное доказательство сегодня уже уплывет в чьи-то счастливые руки.
— Юрке скажем?
— О ноге? Разумеется! Он же тоже решил бежать с нами на фронт. Наш третий компаньон. Пусть знает, какое у меня щедрое сердце.
Но Юрка Хлопотнов почему-то не очень обрадовался нашему сообщению.
— Может, раздумал бежать с нами? — напрямик спросил его Сашка.
— Да нет, не раздумал...
— Ну так чего кислый?
Юрка мялся-мялся и наконец сказал: