— Так-то вот лучше. Запомни, Леша: станок любит ласку — уход, чистку и смазку. Ты для него постараешься, он — для тебя. И станете вы друзьями — водой не разольешь.
Я принимался соскабливать пятна ржавчины со станины. Я поил старикана машинным маслом, вытирал его тряпками-концами.
— Доволен? — спрашивал я. — Посмотри, какой ты стал блестящий и красивый. Никто не скажет, что тебе перевалило на шестой десяток. А теперь, будь другом, за добро отплати добром. Договорились, старче?
Я включал мотор, но для меня он мурлыкать не хотел. Будто подозревал, что любовь моя вызвана корыстным чувством. И старикан с давно рассчитанным прицелом стрелял стружкой мне в глаз, беззвучно похохатывал, щерясь мелькающими кулачками.
Вот она, черная неблагодарность! Нет, нам, видимо, так и не стать друзьями. Но кто же все-таки из нас выйдет победителем в этой ежедневной войне? Он или я? Я ведь все-таки человек. А человек покорил и моря, и горы, и воздух. Неужели же мне придется отступить перед грудой бездушного металла?
Раз! Я бью по кулачкам патрона болванкой, как по зубам заклятого врага. Два! Я зажимаю болванку в патроне, чуть не свернув ему скулы. Три! Я подвожу резец к детали.
Старикан бросается в ответную атаку. Раз! Он обжигает мою руку вращающимся патроном. Так я, пожалуй, и инвалидом могу стать. Два! Он строчит по мне осколками стружки, как пулемет трассирующими пулями. Три! Пластинка на резце отлетает.
— Твоя взяла, — говорю я покорно, — сдаюсь.
Он прислушивается к интонациям моего голоса. Он пытается догадаться, какую каверзу я хочу подстроить теперь. Но он не догадается. Он ведь думать не умеет. А я решил обезглавить его. Вернее, сменить его голову на другую. Для этого патрон станка надо снять со шпинделя. А потом привинтить новый патрон. С новым патроном дело у меня пойдет на лад. Итак, старикан, держись!
Я действую умело и осторожно. Я обнимаю патрон обеими руками. Сейчас он сойдет со шпинделя и окажется у меня в руках. Сейчас, сейчас...
И тут патрон вытворяет нечто неожиданное. Он соскакивает со шпинделя совсем внезапно и пудовым молотом ударяет по моему указательному пальцу.
Я трясу рукой, подпрыгиваю, как спортсмен на разминке, а из пальца уже каплет кровь. Ноготь делается багрово-красным.
— Живо в медпункт! — командует подбежавший Борода и сам выключает станок.
Мастер ведет меня под руку, как тяжелораненого. Девчонки за станками хихикают.
И почему это людям бывает смешно в самые неподходящие моменты?
— Доконал он меня, — жалуюсь я Бороде.
— Вижу, — говорит Борода, — придется тебя за другой поставить. Когда палец вылечишь.
Медсестра кивает мне, как старому знакомому.
— Ничего страшного, — говорит она, осмотрев палец, — косточка не задета. Ноготь этот, конечно, сойдет. Но это не беда. Со временем вырастет другой. А от работы придется освободить тебя. Недельки на две.
Борода деликатно покашливает. Каждая пара рабочих рук сейчас на счету.
— Неужели на две? — грустно осведомляется он.
— Не меньше, — говорит медсестра. Пощипав бороду, мастер уходит.
— Ну, как ваш певец? — бинтуя мой палец, спрашивает медсестра. — Понравился профессору?
— Еще как! Иван Михалыч взял его к себе в ученики. Мишка ходит к нему заниматься домой. А когда вернется консерватория, будет учиться там. Так сказал профессор.
— Счастливый человек ваш Мишка.
— И все благодаря вам. Если бы не те яички, может, Мишка и петь не смог бы.
— Моя заслуга маленькая, — говорит медсестра, — не всем и яички помогают. Талант надо иметь. Вот в чем дело.
Палец мой болит, словно его непрестанно сжимают плоскогубцами.
— Вот тебе направление в поликлинику. Пусть врач тоже посмотрит. А вот освобождение от работы. Не повезло тебе, Сазонов. Только на спецзаказ перешли — и такое несчастье.
— А вы считаете, что с таким пальцем нельзя работать?
— Конечно, нельзя. Грязь попадет или еще что. Да и как ты станешь вертеть всякие там суппорты? Неудобно же.
Эх, сестра, плохо ты знаешь Лешку Сазонова! А как же раненые на фронте не покидают поле боя и дерутся до последней капли крови? У нас здесь — тоже фронт. И самый настоящий дезертир буду я, если перестану работать в такое трудное время.
Я запихиваю справку в кармашек и говорю:
— Спасибо за помощь.
— Иди, Сазонов, писать стихи. Рука-то у тебя левая пострадала. В самый раз тебе сейчас стихами заниматься.
— В самый раз, — соглашаюсь я и возвращаюсь в мастерскую.
Девчонки уже не хихикают. Неужели они подумали тогда, что я нарочно уронил патрон на свой палец? Попробовали бы сами испытать такое удовольствие. Визгу было бы на все училище.