— Давай музыку в кабину, — сказал шофер Бао. Вручив Юрке аккордеон, Мишка плюхнулся через борт в кузов, обнял меня и Сашку:
— Везет нам, ребятки!
Вот было бы здорово, если бы мы ехали на фронт. И передо мной возникают заманчивые картины.
… Машина с горсткой отважных разведчиков мчится по шоссе, которое простреливается гитлеровцами. Командир Алексей Сазонов подбадривает своих орлов:
— Веселей, ребятки! За поворотом — наши.
Осиным роем свистят пули над головами. Склонился к баранке бывалый разведчик шофер Бао. Не раз попадал он в такие переплеты и всегда говорил:
— Живем, гусары!
Голова Александра Воронкова перевязана. Через бинты просачивается кровь. Первым схватился он с «языком» — дюжим обер-лейтенантом, который лежит сейчас в ногах разведчиков, связанный прочными морскими узлами, с кляпом во рту. Глаза немца, налитые кровью, вращаются в бессильной ярости.
И когда до поворота остается какая-то сотня метров, вражеская мина разрывается прямо перед машиной.
— По-пластунски — за мной! — выбравшись из перевернутой машины, командует Алексей Сазонов.
Пленного гитлеровца приходится волочить за собой, как бревно. Остался в машине насмерть сраженный осколком балагур и весельчак Бао. Никогда не услышат больше разведчики его озорной команды: «Гусары, по коням!»
Через полчаса разведчики были у своих. На вопрос товарищей: «А где наш Бао?»—все, как один, виновато опустили глаза...
— Дает наш Бао, — говорит Сашка, — с ветерком едем! Мы встаем в кузове, положив руки друг другу на плечи. Ах, Москва, Москва, какая ты огромная, какая бесконечная!
Какая ты суровая в эти дни, словно и сама надела грубую красноармейскую шинель. В витринах магазинов — мешки с песком, на домах броские надписи: «Бомбоубежище», «Газоубежище» — и стрелы, указывающие вход в подвалы. Дворы домов изрыты щелями, напоминающими окопы.
По Садовому кольцу молча шагают вооруженные ополченцы. В этих рядах — и ученые, и рабочие, служащие и студенты. Только нас, мальчишек, нет в бесконечных колоннах.
— Запевай! — громко говорит командир.
Горячие и гневные слова песни разносятся далеко вокруг, останавливают женщин на тротуарах, вызывают мурашки восторга на наших лицах. Слушает Москва честный и смелый голос своих сыновей, знает Москва, что не отдадут они ее на поругание врагу, как никому не позволят обидеть родную мать, давшую им счастье жизни.
Слушай, Москва, и верь сынам своим! Верь и нам, москвичатам, что нигде и никогда не уроним мы твоей чести. Не беда, что мы не умеем говорить громких слов. Мы будем драться за тебя, Москва, со всей мальчишеской злостью и упрямством. За то, чтоб снова засверкали рубиновые звёзды над твоим Кремлём, чтоб смеялись дети на твоих бульварах, чтоб сменила ты свой строгий вдовий наряд на расписной русский полушалок. Ты слышишь нас, Москва? Нас миллионы у тебя! Сто семьдесят миллионов! Мы выстоим, Москва, мы победим!
— Чего это ты? — настороженно спрашивает Воронок.
—Соринка в глаз попала, — отвечаю я.
— Небось о фронте задумался? Я, брат, тоже…
Шофер Бао выехал за город и тут показал нам во всем блеске свое водительское мастерство. Мелькали кустарники и перелески, мелькали телеграфные столбы. Ветер свистел в ушах, срывал с головы фуражку. Пришлось опустить ремешок под подбородок.
Ты, Мишук, присядь, — посоветовал Воронок,— не ровен час, застудишь горло.
Мишка послушно опустился на дно кузова. Все-таки, наверное, хлопотливо быть певцом. Все время следи за своим здоровьем, опасайся сквозняков. Разве это жизнь? То ли дело мы с Андрейкой и Воронком — стоим себе, как моряки на палубе корабля, орем что-то героическое и плюем на всякие простуды!
Мы замечаем впереди огромное летное поле. Истребители кажутся издали маленькими и безобидными. Около машин суетятся люди. Неужели боевой вылет? Досадно будет не застать Павлика и Виктора.
— Приехали, гусары! — высунувшись из кабинки, кричит шофер Бао. — Сейчас пойду договариваться, чтобы вас пропустили. Раз, два, три, четыре, пять. Никого не забыл? Зарядочку, гусары, зарядочку! Помогает от холода.
Во всем училище я один, пожалуй, знал, что Андрейка Калугин мечтает стать летчиком. В тумбочке у него лежали книги об авиации. На внутренней стенке чемоданчика Андрейки были прикреплены портреты отца, Чкалова, Белякова и Байдукова. Мне казалось, что он частенько молча беседует с ними. Интересно было бы узнать — о чем?