Он появился в просторном читальном зале, словно только что сошел с боевого коня. На нем была военная гимнастерка с широким командирским ремнем, на груди — орден. Он зорко оглядел нас, будто мы были его бойцы, а он — наш командир.
— Здравствуйте, друзья-товарищи! — весело сказал Гайдар.
Мы нестройно прогалдели что-то в ответ. Мне показалось, что Гайдар укоризненно качнул головой. Конечно, если бы не писклявые голоса девчонок, наше приветствие прозвучало бы гораздо мужественнее. Девчонки тоже окружили Аркадия Петровича и застрекотали, как сороки. Можно было подумать, что он пишет свои книги только для них. Мы-то, мальчишки, в глубине души знали, что к нам, и только к нам, обращается Гайдар в своих повестях и рассказах. Нас он готовит быть смелыми и честными в грядущих боях. Разве можно представить девчонку верхом на коне и с острой саблей в руках?
Гайдар сел за стол и получилось так, что я оказался рядом с ним. Я даже касался локтем его большой и сильной руки. Лицо у Гайдара было очень доброе. Только вот в глазах его то и дело мелькали хитринки. Словно он знает про нас что-то такое, о чем до поры до времени не хочет говорить.
— Я прочитаю кое-что из своей новой повести, — сказал нам Гайдар, — называться она будет — «Судьба барабанщика».
Я слушал повесть, и мне казалось, что она написана про таких, как я. Ведь и я остался совсем один, как маленький герой повести Гайдара. Мне казалось, что Гайдар каким-то образом узнал про мою жизнь всё-всёшеньки...
Когда он кончил читать, все аплодировали, а я хлюпал носом и искал во всех карманах платок. Гайдар обнял меня за плечи, и мы вместе вышли из читальни.
— Ну, герой, — спросил он, — чего ты разревелся, словно девчонка? И как тебя зовут? И что ты вообще за человек?
Я рассказал ему, что я за человек и как меня зовут. И Аркадий Петрович переспросил:
— Так твой отец, говоришь, очень любил Ленина? И с шестнадцати лет был в партии? Значит, хороший человек твой отец! Так что крепись, мой маленький барабанщик... И старайся никогда не реветь. Ведь отец сердился, когда ты ревел?
Удивительно, как он узнал и про это! А Гайдар шагал со мной по коридору, по-прежнему обнимая меня за плечи, и глаза у него были грустные-грустные.
Мы расстались с ним как друзья, и он пообещал обязательно подарить мне «Судьбу барабанщика».
А сейчас Гайдар на фронте. Пусть он останется живым, ведь не должны же погибнуть все хорошие люди! А когда он вернется, мы встретимся, и я расскажу ему, как я жил во время войны. И он подарит мне свою книгу... Ведь не может Гайдар не сдержать своего слова!
... Мы, мальчишки, не дождались с фронта своего писателя. Он погиб. Но он оставил нам свои книги. Грустные и веселые, простые и мудрые... Они учили нас жить по-настоящему... По-гайдаровски...
Я будто очнулся от своих воспоминаний и услышал голос Черныша, он разговаривал с каким-то военным.
— Прислал бы ты, Петрович, к нам в госпиталь своих артистов. У тебя тут, слышно, и певцы и танцоры есть. Пусть порадуют красноармейцев.
— Сделаем, — обещает Черныш и что-то пишет в настольном календаре.
— Ну, а как твой рапорт?
— Все еще рассматривают. Все дело в инвалидность упирается. ..
— Ко мне бы в госпиталь тебя замполитом, — мечтательно говорит военный. — А помнишь, как на финской я вынул из тебя килограмм осколков?
— Так уж и килограмм! Стал начальником госпиталя — сразу и привирать начал, — отшучивается Федот Петрович.
— Заходи, старина! Вспомним чертовы Териоки и Выборг. Эх, Суоми, Суоми — край чудес и «кукушек»!
— Зайду, зайду, — улыбаясь, говорит Черныш.
После военного появляется в кабинете старушка. Очки у нее то и дело падают с носа: одна дужка отломилась и ее заменяет обыкновенная проволока.
— Слушаю вас, бабушка.
— Внучек, понимаешь, у меня от рук отбился. Курит, пострел этакий, вечерами где-то околачивается. Ну как завлекут его какие жулики в свою компанию? Меня не слушается вовсе. Мы, говорит, сами с усами. А у самого-то еще только цыплячий пушок на губе. Приструни ты его, бога ради. По совести, его и выпороть не грех. Для острастки.
Замполит записывает в своем календаре фамилию «усатого» внука.
— Думаю, бабушка, что и без порки обойдемся. Возраст у него сейчас такой. Как со взрослым, с ним надо обращаться.
— Да и взрослым некоторым не повредила бы «березовая» каша-то, — убежденно бормочет старушка, подхватывая спадающие очки.