— Эй ты, в пятку раненный, опять вперед пробрался? Ты бы на передовой так делал. Давай назад!
— Молчите, истребители борщей!
— Видите, какие они, — грустно улыбается нам сестра, — за словом в карман не лезут. И почти каждый рвется обратно на фронт. Не понимают, что отвоевались...
Первым выступает Мишка Румянцев. Он некрасив, но голос у него... Если закрыть глаза и не видеть его нескладной долговязой фигуры, его плоского лица с наивными и очень доверчивыми глазами, то невольно покажется, что поет не какой-то ремесленник в стиранной-перестиранной гимнастерке, а настоящий певец.
— Вот дает! — говорит Сашка.
... Метет вдоль по улице метелица, проходит по заснеженному селу русская красавица, не глядя по сторонам, и умоляет, умоляет ее остановиться удалой парень, влюбленный на всю жизнь...
Что за чудо русские песни, выворачивающие душу наизнанку, заставляющие перевертываться сердце, трогающие человека до радостных слез!
Мишка, наверное, сорвет себе сегодня голос, но что поделать! — его не отпускают со сцены, требуют, чтобы пел еще и еще, кричат «бис» и «браво».
— Я спою «Орленка», — объявляет смущенный Мишка.
Я знаю, что это его любимая песня. Он поет ее так, словно это его последняя песня в жизни, его лебединая песня.
Мишка подходит ко мне, глаза его подозрительно влажны. А на сцене уже появился Сашка Воронок со своим громадным аккордеоном. Сашка сегодня в ударе — играет так, словно в награду ему дадут сразу четыре ордена и две медали.
— Какие люди, а? — шепчет мне Мишка, кивая на раненых. — Только у нас в России могут быть такие.
— Здорово ты пел, Мишуха, — говорю я, — многие даже слез не могли скрыть... Своими глазами видел.
Мишке пожимает руку Черныш, растроганно произносит:
— Талантище ты, Румянцев, огромный талантище. Мы тебя еще услышим в Большом... Только не зазнавайся, голубчик.
— Что вы, Федот Петрович! — таращит Мишка свои доверчивые глаза. — Как это можно — зазнаваться?
Концерт наш растянулся часа на два. А мы-то думали, что нашей программы едва-едва на сорок минут хватит. Я читал стихи, посвященные Виктору... Все раненые уже знали, что Виктор погиб, все переживали его смерть, как потерю близкого человека. Мне тоже хлопали долго. Хлопали истребители танков, ударяя друг друга по ладоням здоровых рук. Хлопала сестра у койки танкиста Василькова. И, опираясь на костыли, стоя аплодировал «в пятку раненный» — безусый красноармеец с мальчишеским лицом.
После концерта Черныш и начальник госпиталя повели нас на первый этаж школы. Мы вошли в спортивный зал, превращенный сейчас в столовую. На столиках матово отсвечивали глубокие фарфоровые тарелки с тонко нарезанными ломтиками белого хлеба. Повариха в клубах пара помешивала в котле какое-то вкусное варево.
— Откушайте что бог послал, — по-старомодному вежливо пригласил начальник госпиталя.
— Д-да вы ч-что? — заикаясь, сказал Мишка Румянцев, — ч-чтоб мы у раненых...
— Мы сыты по горлышко, — сказал Сашка.
— У нас же дополнительное питание, — извиняющимся голосом сказал я.
Начальник беспомощно посмотрел на Черныша. Мы не стали ждать, что ответит ему наш замполит. Мы вышли из столовой и столкнулись с медицинской сестрой. Она несла в руках охапку красивых белых цветов.
— Это вам всем, — улыбаясь, сказала она и вручила цветы Мишке Румянцеву.
Мишка разделил их между нами. Каждому досталось по три хризантемы — и певцам, и танцорам, и драмкружковцам. Сестра подошла к Сашке Воронку.
— Васильков просил тебя зайти к нему на днях. С аккордеоном. Если у тебя, конечно, будет время. Чтоб поиграл...
— О чем речь? — обиделся Сашка. — Сам приду и поэта вот нашего прихвачу. Для компании.
— Ну и чудесно! Раненые очень хвалят девочек из вашего училища. Они дежурят у нас по вечерам. Книги читают, письма за красноармейцев пишут. Славные девочки!
— У нас плохих не бывает, — горделиво сказал Сашка.
— А вы просто очаровали всех, —обратилась сестра к Мишке Румянцеву.
Она сказала ему «вы». Значит, мы с Сашкой были в ее глазах обыкновенными детьми? А может быть, преклонение перед Мишкиным голосом заставило ее сказать «вы»? Кто знает...
— Я тоже буду приходить к вам, — пообещал Мишка.