— А у меня билет в «Аврору».
— Вот как? — удивился Сашка.
Он полез в карман и достал пирожное, завернутое в бумажную салфетку.
— Это, Раечка, вам. Песочное уважаете?
— Откуда такая прелесть?
— Из Кремля, — доверительно сказал Сашка, — был небольшой банкетик.
Такой неслыханной лжи я не мог перенести.
— Врет он, — сказал я сурово, — мы у тетки Андрейки Калугина были. Там он и слямзил это пирожное.
— Врет, да интересно! — обрезала меня Рая. — А ты вот и соврать как следует не умеешь.
— Не умею, — горестно признался я.
Вот и пойми этих девчонок. Когда с ними по-хорошему — они тебя с грязью смешивают. А наврешь с три короба — слушают, разинув рот. Удивительные существа!
— Что значит слямзил? — запоздало обиделся Сашка. — Не слямзил, а экспо... экспро-при-и-ро-вал.
Язык у него сегодня не справлялся с мудреными словами.
— Так я пойду в «Аврору», — мрачно сказал я.
— Э, нет. — Сашка погрозил пальцем. — Мы с Раечкой тебя не отпустим. Правда, Раечка?
Рая посмотрела на меня уничтожающим взглядом. Ведь я был свидетелем того, что она сорок минут ждала Воронка у кинотеатра. Сорок минут!
— Конечно! — ледяным тоном произнесла она. — Может, он даже и стишок для нас составит.
— Составит? — поразился Сашка. — Стишки, Раечка, не составляются, а со-чи-ня-ют-ся. Причем по вдохновению. Правильно, брат мой?
— Правильно. Ну, я пошел...
Я ни разу не оглянулся. Потом услышал за спиной топот, и на мое плечо легла Сашки на рука.
— А ты — гордый малый, — переведя дыхание, с уважением сказал он.
«Гордый малый» молчал, закусив губу, чтоб не разреветься. Теперь Сашка уже не покачивался. Глаза у него стали грустные.
— Любишь ты ее, что ли? А я вот такими пустяками не могу сейчас заниматься. Время, брат мой, не то.
— Зачем же свидание назначаешь?
— А так просто — из озорства. Хочешь — с завтрашнего дня и разговаривать с ней не буду?
— Слабо!
— На слабо дураков ловят. Нужна мне твоя Раечка, как черепахе зонтик. Или как слону тросточка. Фу-ты, ну-ты — ножки гнуты... Воображала.
— Поосторожнее на поворотах, — угрожающе сказал я.
— У меня третий разряд по боксу, — предупредил Сашка.
— Когда же это ты успел?
— А еще в школе. В далеком довоенном детстве.
— Что же ты Косого не нокаутировал, когда он твою музыку поволок?
— Вес-то у меня наилегчайший. Понимать надо. Тебя вот я могу нокаутировать.
И опять не понять было, врет он или говорит правду.
— У нас в училище тоже есть секция бокса. Чемпион страны ведет ее. Он где-то под Москвой служит. Старшина по званию. Приезжает к нам на мотоцикле.
— Запишусь, — зевнув, сказал Сашка, — пора мне второй разряд получать.
— А боксеры не пьют и не курят. Это у них первая заповедь.
— Не буду. — Сашка поглядел на меня лукавыми глазами и рассмеялся. — Не веришь ты мне, чертяка? Вот пройдешь испытательный срок — всему будешь верить.
Что, что, а тумана умел он напустить. В самом деле, почему с ним так считаются в училище? Вот и в токарную группу перевели, и на концерты во время работы отпускают. И даже девчонки в него влюбляются с первого взгляда. Счастливчик этот Сашка Воронков.
Вечером «счастливчик» долго ворочался на своей койке, тяжело вздыхал и что-то нашептывал сам себе.
— Богу, что ли, молишься? — грубовато спросил я.
— А как думаешь — есть он?
— Вот еще выдумал! Хочешь, лезь ко мне. Теплее спать будет.
Он протопал босиком через комнату, юркнул ко мне под одеяло и горячо зашептал:
— Маху дал я со своим переходом к вам. Куда меня вначале посылали, моя слесарная-то, тоже спецзаказ получила. Гранаты будут делать. Хоть обратно просись.
— Андрейка тебя быстро обучит. Еще успеют осточертеть снарядные донышки.
— Мне не осточертеют. У меня такая злость в душе, такая злость...
— Не у тебя одного...
— Эх, не могу я тебе всего рассказать...
— Не можешь — молчи. Попросим завтра Бороду, чтобы поставил тебя на черновую проточку. Начнешь вести счет своим снарядам.
— А ты ведешь?
— Веду, Сашка. Может, и Гитлеру мой подарочек достанется. Эх, разорвать бы Адольфа на тысячу кусков! Жизнь отдал бы за это.
— Вас понял, — задумчиво сказал Сашка, — спи, брат мой… Вроде я не ошибся в тебе. Видать, отец правильно тебя воспитывал...
Глава четвертая
ЭТО ОШИБКА
Моего отца арестовали глубокой ночью. В тридцать седьмом. Мне было тогда десять лет. Спросонок я долго не мог понять, чего хотят от папы незнакомые люди...