Антон Михеев
На вокзале
На вокзале я ждал свой поезд, было начало седьмого, до отправления ещё часов пять. Идти было некуда, да и не хотелось.
Я листал журнал, когда появились они – толпа местных бомжей, человек десять-пятнадцать. Местными они были лишь отчасти, съехались на этот вокзал со всей России, перезнакомились, да тут и обосновались.
Они подошли вплотную к моей скамейке, что-то непрерывно обсуждая. Сначала это была просто смесь мата и междометий, потом начали проступать отдельные фразы:
– Джойс! Вы читали Джойса?
– Не, меня больше Селлинджер прёт…
– Целинджер?
– Целиндр же!
– Целин Жора!!!
– Целка Жанны?
– Ахахаха…
Безостановочно болтая, компания занимала места на скамейке в моем ряду, не обращая внимания на пассажиров. В какой-то момент бомжи начали шуршать пуговицами и молниями своих старых шмоток, бесцеремонно сбрасывая их тут же на сиденья, где они моментально превращались в кашу из рваных пуховиков, нестиранных свитеров и ещё какого-то малопонятного тряпья. Дышать становилось всё труднее.
Кто-то из пассажиров решил не дожидаться окончания представления и по-быстрому свалил, кто-то наоборот притворился спящим.
Один студент, который задолго до прихода бомжей возился на скамейке со своими тетрадками, резко встал и громко, почти истерично, произнес:
– Было ошибкой думать, что это место пригодно для учебы!
После этого он подбросил тетради вверх и гордо удалился. Страницы разлетелись по залу, кто-то стал их собирать, рассматривать, обсуждать. Один молодой бомж посочувствовал студенту, другой, что постарше, пожелал ему пройти в жопу, немолодая дама с неприлично розовыми губами сочла его симпатичным.
Над толпой поднялась невысокая крашенная блондинка. Она была их предводительницей.
Посмотрев на друзей с наигранным укором, она произнесла:
– Эй, ну что же вы? Ведите себя приличнее, иначе всех пассажиров распугаете!
Я вспомнил, что это именно она полчаса назад продала мне билет на поезд.
Какой-то седой бородатый бомж, похожий на Циолковского, ответил ей:
– Да пошли они на хер, твои пассажиры! Вместо того, чтобы присоединиться к беседе и поговорить, как нормальные люди, сидят и молчат, будто говна в рот набрали!
Предводительница погрозила ему пальчиком:
– Ну не надо так, они у меня заиньки, смотри какие хорошие, – с этими словами она подмигнула кудрявому заспанному юноше, который минуту назад проснулся от криков про говно.
Кудрявый сначала непонимающе осмотрелся вокруг, будто искал кого-то в толпе, а потом вдруг заулыбался и как ни в чем ни бывало принялся беспечно болтать с новообретенными друзьями.
Уже через минуту под дружные аплодисменты всей компании он танцевал с какой-то девицей в кругу, развязно обнимая её за талию и декламируя стихи собственного сочинения.
Кудрявый оказался непризнанным поэтом, но здесь его, наконец, признали.
***
Прошел час, а бомжи не утихали. В какой-то момент один из них скинул одежду и начал бегать по залу, выкрикивая цитаты из Ницше. Остальные подбадривали его, улюлюкали, просили вспомнить что-нибудь из «Злой мудрости». Эта выходка отпугнула ещё часть пассажиров, но на их место подтянулись другие, видимо, они были знакомы с работами великого мыслителя.
В зал вошла Предводительница (я не заметил, как она уходила). Женщина вела под руку высокого худого мужчину с козлиной бородкой и в очках.
– Знакомьтесь, это Владислав, театральный режиссер.
Кто-то выкрикнул:
– Владислав – хуеслав!
– Что, простите? – режиссер смутился.
– Не обращайте внимания, – успокоила его Предводительница, – Жанна всех так приветствует.
– Жанна? Но голос был мужской…
Кто-то выкрикнул снова:
– А что это, Владислав против гендерного самоопределения? А ещё театрал, человек искусства, жаль…
– Да нет, почему же, называйтесь как хотите, – человек искусства вовремя соскочил с неудобной темы.
Уже через пару минут он присоединился к обсуждению несимулированного секса в мировом кинематографе, но его снова отвлекли:
– Послушай, Влади. Вот ты режиссер, спектакли ставишь, ведь так? – это был тот седой мужик, похожий на Циолковского.
Театрал неуверенно кивнул, он ещё не до конца освоился в этой компании.
– Ты же знаком с творчеством Достоевского?
– Да, конечно.
– Знаком, это хорошо. Вот ты мне скажи, как театрал, зачем они это делают?
– Они – это кто? И что они делают?
– Ну как… Тебя разве не бесило, когда в «Преступлении и наказании» кто-то из второстепенных персонажей начинал поучать Раскольникова, как надо жить? Или как они за смысл жизни пиздели?