Наступила Пасха. Радостный звон колоколов наполнял теплый весенний воздух и далеко летел по спокойной поверхности реки. Лед уже прошел и, казалось, она отдыхала после тяжелых трудов; на полях выползала зеленая бархатная травка; птицы заливались на все голоса. Шумная, пестрая толпа теснилась на главной улице села. Хохот, песни, визг гармоники, щелканье подсолнухов, христосованье — все это сливалось в один праздничный звук. Парни в красных рубахах и плисовых шароварах, в поддевках на распашку толпились около прекрасной половины спасского общества и сыпали отборными комплиментами. Громкий смех был лучшим одобрением. Перед расставленными палатками с пряниками, орехами и конфектами сновала молодежь. Ребятишки всюду совали свои носы, облизывались, глядя на соблазны, и гремели своими копейками. Начинался настоящий праздник. Около кабака сидел отставной солдат, уже заметно охмелевший, и жарил на балалайке плясовую. Какой-то мужичонко, общипанный и оборванный, несмотря на праздник, долго торговался с другим из-за косушки. Условие было заключено, и он пустился, что есть мочи, отплясывать камаринскую. Общий хохот поощрял деревенского артиста.
— Молодец, Филька, молодец! Ишь валяет, чортов сын, что ногами-то выделывает. Откалывай, брат, откалывай! — доносилось из толпы, и Филька ухитрился сделать такое па, что удостоился получить сверх ожиданий еще косушку. В другом месте белый, как лунь, старина затягивал слабым, дребезжащим голосом песню и с уморительными жестами приплясывал. Опять общий смех и веселье. Словом, все праздновали.
Лизе вдруг захотелось куда-нибудь подальше и от этого смеха, и от веселых людей. Горячее, живое чувство наполняло ее; хотелось остаться лицом к лицу с природой, может даже заплакать от полноты души и снова о многом передумать. Она вышла на улицу. Толпа продолжала веселиться; сильнее раздавались пьяные голоса, кто-то громко ругался. Праздник лишался своего радостного настроения. Лиза хотела поскорее выбраться из этого шума и, торопясь, пробиралась через толпу. Многие ей низко кланялись, но доносились иногда и остроты на ее счет.
— Пардон, мамзель! — вдруг раздалось у ней над самым ухом, и пьяный, хорошо одетый купчик нагло заглянул ей в глаза. — Может проводить прикажете, потому тесно и с женской слабостью затруднительно. Мы мужчины деликатные и насчет женского пола всегда готовы. — Он что-то еще говорил, я рядом с ним разливался поощрительный хохот. Она ничего не слыхала и скоро шла вперед. Только сердце сильно забилось и гадкое чувство вползало в него. Вся эта праздничная картина вдруг показалась отвратительной. Пьяные лица, красные от вина и жары, нагло и тупо смотрели на нее, как на чудо; где-то парень заигрывал с бабами, и слышался их пронзительный визг.
заливался пьяный. В кабаке громко ругались.
У Лизы слезы подступили в глазам. Так безжалостно оскорбили ее светлое, радостное настроение. Она их любила, радовалась, что им весело, и вдруг за это… Горько!
Село осталось позади. Озимые поля расстилались зеленым ковром. Подальше лес стоял черной, трепещущею стеной. По весеннему небу плыли большие серебристые облака. Оно точно радовалось, смотря на оживающую, дышащую полною грудью, землю, и приветливо, ясно улыбалось новой жизни. Легкий туман полз над полями, синеватою мглой застилая далекие леса, и, казалось, таял в ослепительных солнечных лучах. Лиза посмотрела кругом: всюду встречал ее задумчивый, счастливый шепот природы. Радостное чувство опять появлялось.
«Она не разочаровывает, — думалось ей, — она только ласкает… А люди… Там — водоворот, страсти… Природа их не усмирит. Она раскрывает перед ними свою девственную чистоту, как будто напоминая, в чему должно стремиться. Люди не слушают ее тихого голоса; они страшатся ее, когда она напоминает о себе громом и молнией…»
Лиза прислушалась: в небе заливался жаворонок.
«Он не знает тоски; его песня — одна любовь. Какое счастье — всю жизнь любить без всяких фальшивых звуков! Пусть будет страдание, но будет и любовь. Страдать за идею… Даже умереть из-за нее, не получивши никакой награды, потому что она только бы оскорбила всю святость поступка. Бороться, страдать, а главное — любить, так бескорыстно любить, как солнечные лучи нежат землю, именно — согревать и нежить. Вдали загорится новая заря, и тогда умереть в счастливом сознании, что тьма кончается. О, сколько блаженства!..»