Косые лучи прятавшегося солнца пронизывали прозрачный воздух и приветливо смотрели в комнату Лизы. Теперь она чувствовала себя легче. Мысль стихла, сложила крылья. Казалось, горизонт очищался от облаков; хотелось верить в счастье и примирение. Все теплые стороны вдруг озарились тихим, ласковым светом. Дышалось легче; широкое чувство лилось в грудь. Лиза сидела в своем кресле у окна, поджидая Ваньку.
«Природа снова дала мир. Ея действие бесконечно, также как и ее милосердие, — думала она. — Вся прелесть жизни в постоянной смене бурь и затишья. Только бы на минуту покой. Наступит ли он для меня?… Да, теперь я верю, что и для меня он возможен. Я уже теперь счастлива. Ведь была одна как былинка. Одна — страшное слово!.. Вот няня еще хотела приехать. Удастся ли ей?… Ведь родные — бедняки все. А Ваня… что-то с ним будет… Он вырастет большой, может быть поступит в университет, я стану жить с ним, и няня тут же; ведь сколько здесь может быть счастья. И умирать будет хорошо, видя его честным тружеником. А там вместо меня зеленая могила, цветами убрана, сверху березка свесилась. Он придет иногда и прольет слезу от своего чистого сердца». Ей самой стали смешны все эти, почти детские, думы. Она задумалась, мысли принимали другое направление.
«Но до тех пор буду жить. Лучше мучительная жизнь, чем тихая смерть. Именно она и страшна своим покоем, забвением всего», — заработала вдруг прежняя мысль.
«Ведь страдание и есть жизнь. Пусть минутами наступит отдых для возможности дальнейшей борьбы, а затем снова страдание во имя идеи. А как будет дорога эта выстраданная и облитая слезами идея. Да, в ней — вся жизнь, все существование. Только страшно веру в людей потерять. Что тогда дам детям? А ведь это легко, ужасно легко; стоит помешать мне к достижению заветной цели. — И вдруг мелькнула одна мысль, которая страшно ее испугала. — Быть может, стоит им сделаться счастливее меня, и я перестану их любить; но нет, это неправда. Это мимолетные сомнения, но вера еще велика, а ведь она горы двигает». — И Лиза верила в это. Она осмотрелась кругом. Ласково небо смотрело, на нем блестел молодой месяц; где-то в березах начинал петь соловей; на Волге была невозмутимая тишина, только плавно по ветру двигалась лодка с парусом и на ней переливался огонек.
«О, как хорошо!» — тихо вздохнула Лиза и сжала руками влажное от слез лицо.
— Елизавета Михайловна, — осторожно окликнула ее Яковлевна, — аль почивать изволишь. Вон там Ванькин отец пришел, вишь хочет говорить с тобой. Позвать, что ли?
— Пусть войдет, — нехотя проговорила Лиза, предчувствуя что-то, что должно было испортить ее настроение. Ей так не хотелось теперь видеть людей, кроме Вани, и, как нарочно, пришел Василий, которого она не могла видеть за его жестокость к сыну.
«Затишье сменяется бурей» — мелькнуло в голове, когда дверь отворилась и вошел Василий с красным лицом и подбитым глазом. Легкий запах вина наполнил комнату.
— Здравствуй, сударыня! — грубо и громко начал он. — По делу пожаловал к твоей милости. Слышал я, что ты сына маво учить начала. Избаловался он, проку от него нет, ни работает, ни в хозяйстве пользы не приносит и пасет-то неладно. А потому родительской своей властью запрещаю ему книжкой заниматься. Мы, известно, люди бедные, не до грамоты нам, а смотрим, как бы с голодухи на тот свет не отправиться. Изволь, значит, сударыня, прекратить все эти глупости. Да и благодарности какой ни на есть от нас не жди, потому не из чего.
Да, предчувствие Лизы сбылось, что-то больно защемило внутри, она даже сразу не нашлась, что сказать.
— Да ведь ты не понимаешь, — наконец проговорила она, — он потом большие деньги будет заработывать.
— Да, потом-то будет, а мы, ждамши его, на тот свет пока переселимся, значит сам-четверт. Много благодарны. Изволь-ка попросту прогнать его. Да вот он и сам, легок на помине.
Действительно, Ванька, с книгой за пазухой, бежал под окнами школы. Щеки его раскраснелись, шапка съехала на затылок, кудри рассыпались, как тонкие черные змейки. Через несколько минут Ванька вошел в комнату и оцепенел, увидя отца.
— Слышь, сюда с этих пор и ноги не показывать, ни шагу! — закричал на него, все сильнее хмелевший, Василий. — Ишь, словно нищий, пороги обивает. Ступай-ка домой подобру-поздорову, а книжонку-то брось. Кланяйся да пойдем, — и, поклонившись Лизе, он вышел. Ваня стоял потупя голову, исподлобья печально на нее посматривая. «Господи, за что послал!» — шептал он про себя. Отец его толкнул, и оба исчезли.