«Вот благодать-то, приволье! — уже который раз повторяет он и представляет себе, что было бы с ним, если б отвезли его в город и засадили учиться. — Убежал бы назад, — решает Ванька, — не вытерпело бы сердце… Зато после ученья сколько будет радости. Разбогател бы, дом здесь выстроил на самом берегу, и Лизавета Михайловна со мной. Эка, хорошо-то! Хоть целый день лежи, да смотри, как тучки бегут, волны плескают. А она говорит, что нужно не для себя жить, нужно добро делать; да ведь богатому все легко. Денег много, покупай, чего хочешь, гостинцев всем ребятам хватит, кому на рубашку, кому на сапоги, а кому и избу выстроить. Все-то придут к Ваньке-пастуху и благодарить станут. Сами же били, а потом христарадничать будут, — вдруг злобно подумалось ему; но он отгоняет эту мысль и весь полон мечтаний, как Ванька-пастух бедняков, каким сам был, приголубит и всем поможет. — Скажу, и я был такой, а вон каким вышел. А на самом часы серебряные, кафтан новый. И всем беднякам тогда станет легче жить. А уж Лизавету Михайловну как холить стану, — руки не дам поднять. Тогда здоровая она будет, румянец во всю щеку. — Волчок после своих тяжелых трудов летит к нему. — Вот и его не забуду, цепочку медную привяжу, комнату отведу, отдельную. И так-то хорошо будет. А все ученье. — Он сбежал к реке и, скинув рубашку, перекрестясь наскоро, бросился в воду. Хорошо Ваньке, плескает он водой, и высоко летят серебряные брызги, а сверху солнышко греет и ласкает его. — Эх, приволье! — твердит он и кружится, играет водой, только белая пена кругом, а дальше гладкая, спокойная голубая поверхность реки. Проплывет иногда тучка и, на минуту затемнив ее, дальше бежит. — Словно гоняется за кем, — думает Ванька, смотря, как скользит она в чистом воздухе, и припоминает по этому поводу все научные познания свои. Смотрит он на реку и любуется ее тишиной. — Вот тиха, а сколько бед каждый год делает! Пропадают люди ни за что, ни про что. Подбежит волна, покроет и — прощай, поминай, как звали! — И думает он, как там, на дне, страшно, да одиноко. — Вон Лизавета Михайловна говорит, что русалок совсем и нет, значит в реке только рыбы одни; лежит покойник, а они-то плавают, кружатся; сам-то зеленый, глаза выпучил, волосы как плети, — все более и более пугается Ванька и бежит назад на берег. Теперь ему прохладно в лесу, только последняя мысль что-то крепко в нему привязалась. — А многие сами себя изводят, топятся; значит жить-то на белом свете не легко, все к Богу хотят, а ведь утопленников Он не принимает, и выходит, что нигде им приюта нет. Вот горе-то!» — вздыхает Ванька и перелетает своей думой дальше. Скоро должна придти Елизавета Михайловна, и он начинает посматривать, не видать ли ее. Действительно, через несколько времени слабо треснули сучья и в зелени показалась Лиза. Волчок навострил уши, но, увидав знакомую, замахал хвостом. Опять они рядом сидят, Ваня со вниманием слушает ее и замечает, что сегодня что-то неможется ей. И правда, она бледнее обыкновенного; видно, мучается какой-то тайною мыслью.