Жутко становится Ваньке. Он решается чуть-чуть кашлянуть. — «Что это не двинется, — опять думает он. — Усмехнулась и лежит… Хоть бы словечко прошептала, хоть бы вздохнула. Нет, тихая… Да и не дышит», — вдруг в смертельном страхе подумалось ему.
— Лизавета Михайловна! — окликает он дрожащим голосом.
Не слышит. Опять он ее позвал, и снова та же мертвящая тишина. Все ближе наклоняется Ванька, бледный, глаза выпучил. Он близко приник в спящей, но она не слышит и только все усмехается… Ванька вскрикнул и упал к ее ногам.
X
Взошла заря, блеснули ее первые лучи, а Лиза лежала все с тою же улыбкой, словно не могла оторваться от сладкого сна. В оцепенении в ногах ее сидел Ванька, вытаращил глаза и застыл, не спуская взгляда с тихого, кроткого лица покойной. Он не страдал, — он ничего не мог чувствовать. Пришла Яковлевна на утро, увидала, в чем дело, и, шепча молитву, отошла к образу. Снова лампадка зажглась, начались приготовления. Но Ванька не видал всего этого; он смотрел на Лизу, ничего не сознавая и ощущая только что-то ужасное, что его придавило и уничтожило, — точно гора обрушилась. Он даже не слыхал, как Яковлевна вывела его из комнаты и посадила на крыльцо. Когда его вернули, Лиза лежала уже на столе, такая же кроткая, красивая, с тою же улыбкой на лице. И опять Ванька приковался к ней своими глазами. Входили люди, священник служил панихиду, но все это для него было где-то далеко, что-то совсем чужое. Он не замечал, как входившие шептали о нем, как подошел было Василий к нему, но ушел, не сказав ни слова. Все это было где-то далеко, не здесь. Явился на минуту молодой Зыбин и, не совсем ловко себя чувствуя, под предлогом духоты, оставил школу. Бабы стояли возле покойной и тихо шептали между собой. Несколько ребятишек то молча, с любопытством, смотрели на нее, то принимались усердно выбивать земные поклоны. Явился гроб, и Лиза узнала счастье последнего покоя. Дьяконица, вся в черном, явилась с букетом цветов. Она плавно подошла к гробу и, подняв к небу глаза, что-то тихо начала шептать, изредка поднося к лицу платок и подолгу оставаясь в таком положении. Она забыла все обиды, нанесенные ей Лизой, и по христианскому обычаю пришла отдать ей последний долг. Цветы мягко ложились вокруг бледного личика покойной, и, казалось, она благодарила за эту память о себе, может быть даже просила прощения. Снова панихида, снова народ, наполнивший большую комнату школы, а затем ночь, псаломщик и слабое сияние свечи. А Ванька все у гроба стоит, не наглядится. Что-то чудное творится в его душе. Он и не думает, что завтра опять народ придет, священник, и унесут Лизу туда, куда она так боялась попасть. Но теперь ей хорошо, она усмехается от счастья и, может, даже Ваньку зовет туда же, где мир и покой.
«И Ванька туда же», — вдруг мелькает в его голове первая определенная мысль; он продолжает смотреть на нее. А она руки скрестила и, может, за него молится.
«Туда же, туда», — все крепнет его намерение и больше ничего пока он не может сознавать. Иногда доносятся слова псаломщика, но и это где-то далеко. Только одна Лиза лежит здесь покойная, счастливая. И вдруг он почувствовал что-то новое. У него вдруг горе явилось, он зарыдал и заплакал. До сих пор было одно оцепенение, — теперь легче стало. Звезды трепетали на небе, опять месяц заглянул на покойную, но окно было завешано, и ему не удалось повидать ее. Опять солнце взошло, но у Ваньки теперь была уже одна мысль, которая успела родиться и состариться в эту ночь. Он понял вдруг, что когда-нибудь ее унесут, что он останется один, и тогда-то его дума и скажет ему, как быть. Теперь Ванька сознавал, что он живой, не мертвый. Даже когда Яковлевна утром подошла к нему и предложила что-нибудь сесть, он отказался, — значит, все понял. Это снова увеличило его горе: «Я живой, а вон она-то лежит — не движется», — в отчаянии подумал Ванька, и прежняя мысль опять явилась откуда-то. Новые слезы, новые рыдания. Когда утром вся комната битком набилась народом, Ванька уже видел всех, смотрел, по не плакал. Он тщательно оберегал от них свое горе.
— Ишь, каменный, слезы не выронил! — донеслось до него во время панихиды, но он не понял этих слов. Все та же мысль вполне поглощала его. Гроб понесли в церковь. Светлый день провожал Лизу. Ласточки реяли над ней; где-то под небесами пел жаворонок. Сзади толпились народ и ребятишки…. Кончили, отпели, простились, закрыли гроб, а дума Ваньки не отвязывается даже в минуту последнего прощанья. Нет, тогда-то она вдруг представилась ему вполне неизменной и законченной. Понесли на кладбище, зарыли… Лизы нет, осталась могила… И народ разошелся… А с верху льются те лучи, которые любила она; они и Ваньку ласкают. Береза что-то шепчет и словно плачет, роняя с листьев капли минувшего дождя. Тихо на кладбище, хорошо. Ванька прильнул лицом в сырой земле и не встает, все прислушивается, не скажет ли чего покойная. Волчок лежит возле; он нашел своего друга. И вдруг все мысли, которые высказывала Лиза, припомнились Ваньке; словно он услыхал их, все крепче прижимаясь к могиле.