«Что если и там не будет радости? — шептал он в бесконечном своем страхе. — Что если и там Ваньку не примут и не приласкают? Ведь если все люди отвернулись от него, значит — он злой, дурной, а таких на небо не принимают. Ведь он мамку и всех своих не любит, и когда поп на исповеди спрашивает его об этом, он прямо говорит: нет, не люблю. А когда Бог спросит, он Ему то же ответит». Тяжело приходится Ваньке; он чувствует, что если это так, то лучше пойти к водяному, к русалкам, потому что там его не станут наказывать. Так трепетало его детское, обливавшееся кровью, сердце в темных сомнениях, в боязни чего-то еще более страшного; он, как пугливый зверек, опасался новых бед и боялся заглядывать вперед. Ванька искал выхода, и только воскресавшая природа нежным дыханием своим приносила ему примирение и забвение всех зол. Он начинал мечтать, и мечты заглушали горькую правду. И Ванька жил, жил по-своему, больше мучаясь, а иногда даже полной, своеобразною жизнью — всегда в стороне от людей, потому что от них он встречал только насмешки и обиды. «Ванька-пастух день это дня дуреет», — говорили о нем в деревне, и главным признаком дурковатости считалась его постоянная задумчивость. Бывало, летом, отправятся девки и ребятишки в лес за ягодами или грибами и натолкнутся на Ванькино стадо. А он и не замечает никого, смотрит в небесную высь, точно унесся с земли своей думой. И дети, и взрослые одинаково невзлюбили Ваньку. Может быть в этом сказывалось их тайное сознание его превосходства над ними, и за это его не взлюбили. С годами Ванька все более уходил в самого себя. Бог знает, чем бы кончилось подобное состояние, если бы не совершилось в его жизни события, открывшего ему много радостей; оно бросило внезапно несколько светлых лучей, которые согрели и приласкали Ваньку. Он перестал быть забытым и одиноким. Видно, сжалилась над ним, наконец, сердитая мачеха-судьба.
III
Мирно, приветливо раскинулось село Спасское на самом берегу Волги. Нырнуло оно в глубокую зелень и укрыло свое убожество, свои кривые хаты под ее ласковою тенью. Выступит песчаный овраг, круто спускаясь к реке, омывающей его своими волнами, а затем опять та же манящая, зеленая даль. Белая церковь потонула в плавучих березах, и только колокольня протянулась высоко к небу. Шагах в пятидесяти от сельского кладбища, переполненного деревянными крестами, среди густых, заросших кустов сирени и черемухи, выглядывает новое одноэтажное строеньице. Празднично смотрит оно с своими цельными, переливающимися всеми цветами радуги, стеклами, с красною крышей и чистым крыльцом; точно сознает свое превосходство над кривыми, призадумавшимися сотоварищами — избами крестьян. Особенно горделивы ставни, с какими-то необыкновенными красными цветами в синих вазах; они выказывают полное пренебрежение во всем собратьям, которые завистливо на них поглядывают с своих заржавленных петлей. Большая черная доска с белыми буквами, приделанная при входе, гласит, что в этом доме помещается земская школа. Над крыльцом вертится красный петух. Много разговоров, много красноречия было истрачено в заседаниях земского собрания по вопросу об устройстве школы в селе Спасском, так как подобное устройство являлось вопиющею необходимостью в виду того, что на 15 верст кругом не было школы.
И вот был выстроен в селе Спасском домик для школы в русском вкусе, посреди зелени, в виду гигиенических условий; а в марте того же года с последним санным путем приехала учительница, Елизавета Михайловна Дроздова.
Уже вечерело. Был один из последних, еще довольно сильных мартовских морозов. По Волге тащилась пара ямщицких лошадей, впряженных в плохенькие деревенские сани. Видно было, что они совершили уже далекий путь. Ямщик дремал, понуря голову. Лишь изредка он выпрямлялся, покрикивая на лошадей, и снова впадал в дремоту. Кругом немая тишина. Изредка по берегу мелькали огоньки в деревнях, но тотчас же тонули в глубоком мраке. Далеко раскинулась снежная равнина, и гнетущее молчание смерти лежало над землей, цепеневшей в холодных, мертвых объятиях мороза; изредка ветер пробегал по белому покрову и с тихим шорохом уносился дальше. Ни одной звезды не светилось в угрюмом, будто черном, небе. В санях сидела молодая особа в ватном суконном пальто и поношенной шляпке. Худое, истощенное лицо ее зарумянилось от мороза. Черные глаза то закрывались от усталости, то вдруг загорались огнем. Холод забирался под ее салоп. Это и была будущая учительница Спасской школы. Она тщательно закрывалась тоненьким пледом, но члены оцепенели до того, что она перестала их чувствовать. Какое-то странное состояние овладевало ею: тело замирало от холода, а мысль усиленно вдруг заработала и вызвала целую вереницу воспоминаний из прошлого. Иногда они стихали, затем восставали с удвоенною силой. Казалось, мертвенная тишина разбудила их; словно призраки вставали они в ночной мгле. А скрип полозьев еще больше надрывал сердце.