— Персоналу не разрешается отвечать на частные телефонные звонки.
Подумаешь, не разрешается. Может, и частная жизнь персоналу тоже не разрешается? Совести у людей нет.
— Речь идет о ее матери, месье.
— Ну ладно, на этот раз я делаю исключение, но чтобы это больше не повторялось.
— У нее только одна мать, месье.
Я слышу, как он зовет мадемуазель Блосар.
— Алло!
— Слушайте, моя милочка.
Я зажал нос двумя пальцами, чтобы изменить голос.
— Слушайте, ваш Гюстав вам сказал, что сегодня вечером у него сверхурочная работа, не так ли?
— Но с кем имею честь?
Формула. Но за ней ее голосочек, несчастный голосочек. Который дрожал. В котором уже слышался страх. Но она даже не подумала положить трубку. Значит, счастье не умеет себя защищать?
— Не имеет значения, моя куколка. Но, может быть, вам будет интересно узнать, что сегодня вечером, в половине седьмого он будет у своей любовницы на улице Боррего. Вы можете позвонить в его банк в это время. Чтобы убедиться. Не прощаюсь, моя красавица.
Вот! Если говорить серьезно, то я хотел бы, чтобы их любовь устояла. Искренне хотел бы. Я ДОЛЖЕН был провести опыт. Я должен был проверить. Но я хотел бы, чтобы любовь победила. Чтобы они объяснились. Гюстав и его Жанина. Но чтобы они снова обрели друг друга. Я надеялся на это. Это ободрило бы меня. Но и здесь меня тоже ждало разочарование. Не знаю уж, как там все это у них произошло, но только через несколько дней Гюстав вернулся на улицу Боррего. Ужинать. Через день. Со своим носом и телячьим выражением на лице. Еще более угасший. Мрачный. Не такой торжественный, как раньше. Иногда взгляд его становился немного пустым. Потом мало-помалу уверенность вернулась к нему.
— А Жанина? — спросил я у него как-то раз.
Он пожал плечами.
— Это оказалось чересчур прекрасно.
Зато Жюстина постепенно воскресала. Не без злобности. Однажды я слышал, как она сказала госпоже Понтюс:
— Я его опять поймала. И теперь я держу его.
Они поженились. Был свадебный обед, на котором дядя Эжен спел арию из «Лакме», что позволило мне, наконец, понять шутку Дюфике-младшего. Затем было свадебное путешествие в Фонтенбло. В отеле, где они останавливались, как рассказала по возвращении сияющая Жюстина, в комнате было два биде. ДВА. Да, потом еще много раз эти двое, два биде, становились темой разговора.
— Как подумаю, — говорила Жюстина. — Иногда видишь такое расточительство. Вот, например, в Фонтенбло…
ГЛАВА XIII
Итак, Гюстав женился. Женился на Жюстине. Его участь определена. Ладно. Но вот я, я остался жить с его фразой. Она застряла у меня в голове. Эта фраза, которую он произнес просто так, может, даже и не задумываясь над ее смыслом, но которая с тех пор продолжала жить во мне, увеличиваясь, тяжелея и развиваясь. «Я ДУМАЛ, ЧТО ЛЮБЛЮ, А ПОТОМ ОБНАРУЖИЛ, ЧТО…» Он думал, что любит Жюстину, а потом понял, что это была не любовь. Но как он понял это? Взвешивая? Измеряя? Погрузившись в свою любовь к Жюстине и глядя вокруг себя? Нет. Он понял это, когда встретил эту Блосар. Только поэтому. А это значит, что если бы он не встретил ее, то жил бы до ста лет, полагая, что любит Жюстину. Искренне верил бы. Был бы счастлив. Думая, что именно это и является любовью. Что в этом и заключается счастье. Может быть, говорил бы себе: «Ба! Если это и есть любовь, то стоило ли разводить всю эту канитель?» Не подозревая при этом, что на самом деле он даже и не знает, что такое любовь. И всю свою жизнь он действовал бы, принимал бы решения на основе чувства, которого не испытывал. Как человек, который изменил бы весь свой образ жизни из-за болезни, которой в действительности у него не было. Который соблюдал бы режим из-за воображаемого рака. Разве вы не содрогаетесь при одной мысли о таком раскладе? Потому что ведь каким образом Гюстав познакомился с этой Блосар? Случайно, скорее всего. Счастливая случайность. Случай, который мог бы и не состояться. Разве это было написано на небесах, что они должны непременно встретиться? Тогда, значит, должны быть и другие такие случаи. Другие мужчины, которым не повезло и которые так никогда и не встретили свою Блосар. Которые даже и не подозревают, что она существует. Которые все еще остаются при своей Жюстине. Наверняка существуют тысячи таких. Которые говорят. Которые судят. Которые вмешиваются. Вмешиваются в любовь других. Потому что считают, что знают, что это такое, хотя на самом деле не имеют об этом никакого понятия. Люди им говорят: любовь. Они отвечают: любовь. И КАЖДЫЙ ГОВОРИТ О РАЗНЫХ ВЕЩАХ Каждый говорит о другой любви. Потому что один уже заполучил свою любовь-Блосар, в то время как другой находится еще на стадии своей любви — Жюстины.
И ведь заметьте, что если бы Гюстав женился на своей Блосар, то это было бы то же самое. Он ее любил. Пусть будет так. Но что это значит — любить? Это просто значит, что человек СЧИТАЕТ, ЧТО ОН ЛЮБИТ. Он считал, что любит, этот Гюстав. Но ведь и в отношении Жюстины он тоже так считал. И тем не менее… И раз так, то женившись на Блосар, как мог он быть уверенным в том, что не встретит другую? Другую, которая, в свою очередь, позволила бы ему понять, что чувство, которое он испытывал к своей Блосар, вовсе не было любовью. А потом еще одну другую. И еще одну. А где предел всему этому? И как узнать, что любовь наконец пришла? И что это такое любовь, если она все время зависит от новой встречи, от нового случая? Ступенька неосвещенной лестницы, о которой не знаешь, когда она закончится. Лифт, про который не знаешь, на каком этаже он находится. Разве же это серьезно? А где гарантия? Где уверенность?
Я произношу: любовь. С таким же успехом мог бы сказать: удовольствие. А как узнать? На чем основываться? На том, что говорят другие? Но другие, откуда они знают? И как быть уверенным, что эта любовь, это удовольствие, которые мы испытывали, является именно тем, той любовью и тем удовольствием, о которых они говорят? Есть ли тут хоть какой-нибудь серьезный признак? Любовь — это когда появляется желание быть с кем-то. Пусть будет так. Но насколько сильным должно быть это желание? Ведь у Гюстава было желание находиться с Жюстиной. До того дня, когда он понял, что это желание ничто по сравнению с желанием, которое он испытывал в отношении этой Блосар. А желание этой Блосар, в свою очередь…
Или: любовь — это когда вместе получают удовольствие в постели. От приятности. Пусть будет так. Но что за удовольствие? Что за приятность? Мне было приятно заниматься любовью с мадемуазель Пук. Но разве это действительно то самое удовольствие? Как узнать, не остановился ли я в шкале удовольствий на двадцати, когда есть способ дойти до ста? Как это определить? А как у других? У других, которые тебе говорят: с моей, старина, все происходит совершенно великолепно. Но что значит — великолепно? Это тоже что-то относительное. Или: любовь — это когда грустно расставаться. Грустно? Все время неопределенные слова. Прежде всего, что за грусть? Грусть с отметкой «двадцать» или грусть с отметкой «сто»? Как определить? Вот болезни, там другое дело. Там есть точные симптомы. Есть диагнозы. Болезнь Потта — это одно, а тиф — это другое. Тут все ясно. Ясно, что к чему. Если это бубон, так это бубон. Нож в спине — в этом есть определенность. Мне скажут: но любовь ведь чувствуется. Чувствуется? Гюстав тоже чувствовал. К Жюстине. Которую он, однако, не любил. Или вот, например, температура, она тоже чувствуется. Не нужен никакой термометр, чтобы почувствовать жар. А все равно термометр очень нужен. Потому что вовсе не одно и то же иметь температуру тридцать семь и шесть или тридцать девять и девять. Разные лекарства, разный режим. При температуре тридцать семь и шесть принимаешь аспирин. А при тридцати девяти и девяти ложишься в постель и вызываешь врача. А любовь? Где взять термометр, чтобы измерить любовь? Термометр, чтобы измерить удовольствие. Как узнать, что эта вот любовь — на все «сто» и это удовольствие — тоже на все «сто»? Как узнать, если нельзя измерить? Потому что сказать: «я больше люблю Блосар, чем Жюстину», или «я получаю большее удовольствие с Аделью, чем с Люси» — это нельзя считать измерением. Это всего лишь сравнение. Которое пришлось бы постоянно проверять. И постоянно перепроверять. С одной женщиной, с другой, и так далее. Включая негритянок. И китаянок тоже.