— Патрон! Мое почтение!
— До свидания, господин Мажи!
Я спокойно свернул газету, степенно, не торопясь. У меня не было ощущения, что я делаю над собой усилие.
Но вот что любопытно: в тот момент, когда надо было действовать, на меня нашло какое-то оцепенение. Все последние дни я жил очень напряженно. А тут снова как бы погрузился в сон. Как будто происходящее меня не касалось.
Я пересек улицу. Поднялся по лестнице. Тихо-тихо. Чуть было не забыл надеть перчатки. Надел их. Послушал у двери столовой. Ни звука. Проскользнул туда. Темнота. Марта спала в своей кроватке. Подошел к двери гостиной. Ничего. Ни звука. Посмотрел в замочную скважину. Они были там. Целовались. Я взял револьвер. И открыл дверь. Они сразу же быстро отпрянули друг от друга, быстро, как лопнувшая пружина. Ортанс прикрыла рот рукой, как ЕСЛИ БЫ ХОТЕЛА СПРЯТАТЬ ЕГО, СВОЙ ПОЦЕЛУЙ.
И я выстрелил. Сразу. Три раза подряд: паф, паф, паф. Ортанс упала. Хотелось бы еще взять на прицел Дюгомье. Просто прицелиться, потому что мне никак нельзя было убивать его. Но это оказалось свыше моих сил. Я бросил револьвер посреди комнаты и убежал. Успел услышать, как закричала, проснувшись, Марта. Я быстро спустился по лестнице. Бегом. Громко крича. О-О-О-О! Чёрт, перчатки! Я снимал их на бегу. Прибежал к консьержке. На всех лестничных площадках уже открывались двери.
— Он сейчас убьет меня! Убьет меня! Госпожа Лocсон!
Сидя в огромном кресле, она глупо смотрела на меня из-под своего высокого шиньона.
— Он убьет меня! Он бежит за мной!
Вбежав к ней, я закрыл за собой дверь на ключ, на два оборота.
— Вы с ума сошли, господин Мажи.
И она туда же!
— НЕТ, Я НЕ СОШЕЛ С УМА. Он убил мою жену. Мою жену! Он хотел убить и меня.
И я заплакал. Причем заплакал по-настоящему.
— Полицию, госпожа Лоссон, вызовите полицию!
По лестнице спускались жильцы. В коридоре слышались крики. Госпожа Лоссон встала. Открыла свое маленькое окошко. Сначала воцарилась тишина, потом голоса усилились. Я услышал, как сын Бланжана, который жил на втором этаже, крикнул:
— Я иду за полицией.
А я, обмякший, раздавленный, сидел посреди клубков шерсти и недовязанных трико в большом кресле, спрятавшись за огромный зад госпожи Лоссон, которая стояла у своего окошка, сидел и медленно приходил в себя, задавая себе вопрос: КАК ОН СМОЖЕТ ТЕПЕРЬ ДОКАЗАТЬ, ЧТО СТРЕЛЯЛ НЕ ОН?
ГЛАВА XXXVI
И он действительно не смог доказать. Потому что все было против него. ЕГО револьвер. ЕГО отпечатки пальцев. ЕГО письмо. И даже его адвокат, видимо, тоже не верил ему, и с несчастным видом смотрел на меня во время очных ставок. Не говоря уже о следователе и прокуроре, которые забавно передавали друг другу эстафету, копаясь в этой гнусности. В правдоподобии. Все было логично.
— Драма эта очень проста, господа. История эта трагична, но очень проста. Отвергнутый своей любовницей, Дюгомье преследует, донимает ее своими мольбами и угрозами. Своими угрозами, господа. Слово фигурирует в письме, которое оставила нам жертва в качестве неопровержимого обвинительного акта. Обезумев от любви или, что более вероятно, оскорбленный в своей гордости, Дюгомье продолжает преследовать несчастную. Он приходит к ней домой. Может быть, он хотел только напугать ее, а может быть, уже питая мысль о мести, он берет с собой револьвер. Несчастная женщина не реагирует на его мольбы и угрозы. И тогда он стреляет.
— Это неправда! Это неправда!
— Что неправда?
— Все неправда. Ни одного слова правды.
— Дело в том, что Дюгомье отрицает все, господа. Все, даже самое очевидное. Так проще всего.
— Стрелял Мажи.
— А зачем ему было стрелять, коль скоро его жена оказывала сопротивление вам?
— Она не оказывала мне сопротивления.
— Вы черните вашу жертву. Это не очень порядочно, но это очень распространенный прием. К сожалению, у нас есть ваше письмо, благодаря которому мы знаем, что ваша связь была разорвана.
— Это было сделано нарочно.
— Это говорите вы. Почему же вы тогда решили преследовать свою жертву у нее дома?
— Я вовсе не преследовал ее. Она сама назначила мне свидание.
— Кто может вам поверить, что она назначила вам свидание именно в тот день, когда ее муж получил отпуск, когда он мог либо быть в квартире, либо вернуться в любое время?
— Я предполагаю, что когда мы договорились о свидании, она не знала, что ее муж будет в отпуске.
АДВОКАТ: Я хочу обратить внимание, что действительно…
— Но Дюгомье признался, что жертва иногда звонила ему на работу. И, кстати, в то утро, когда было совершено преступление, жертва, как утверждают консьержка и продавцы соседних магазинов, выходила из дома, причем выходила одна. Значит, у нее была возможность спокойно позвонить по телефону Дюгомье, чтобы предупредить его и отменить свидание.
— Может быть, она еще не знала?
— Абсурдно. Все утро Мажи слонялся по квартире и вблизи от дома. Следовательно, его жена знала, что он находится в отпуске. Более того, она сама попросила мужа взять этот отпуск, поскольку боялась — сила предчувствий — визита Дюгомье.
АДВОКАТ: По этому пункту мы имеем только свидетельские показания Мажи.
— Но, дорогой мэтр, оно выглядит гораздо более правдоподобно, чем показания обвиняемого. Во всяком случае нам известно следующее: Мажи был в отпуске, и его жена не могла не знать об этом. У нее была возможность отменить свидание с Дюгомье, но она не сделала этого. Следовательно, свидания не было. Стало быть, договоренности о встрече не было. Да и каким образом она могла бы быть, если из письма самого обвиняемого видно, что связь была разорвана?
— Но это письмо было всего лишь хитростью.
— Вы уже говорили об этом. Это не выдерживает никакой критики.
— НО СТРЕЛЯЛ МАЖИ.
— Мажи, прекрасно! Опять старая песенка! Стрелял, значит, Мажи. Из ВАШЕГО револьвера.
— Я дал его Ортанс.
— Купленного в Сайгоне. Это, очевидно, Мажи съездил специально в Сайгон, чтобы приобрести его там.
— Но я дал его Ортанс.
— Покойники не в состоянии возразить. Но на этот раз покойница опровергает вас, Дюгомье. Если бы револьвер побывал в руках жертвы, то на нем были бы отпечатки ее пальцев. Но на нем были обнаружены только ваши отпечатки.
— Он был в кобуре.
— Это правда, есть еще кобура. Эта знаменитая кобура, которая, очевидно, существовала только в вашем воображении. Куда она подевалась, эта кобура?
(В Сену, господин прокурор. Я забыл ее, представьте себе, в кармане своего пальто. Всего не учтешь. Поэтому пришлось бросить ее в Сену, предварительно утяжелив несколькими камнями.)
— Куда подевалась эта кобура?
— Я не знаю.
— А! И, кстати, зачем вы дали этот револьвер жертве? Любовницам не часто дарят такие подарки.
— Дело в том, что она опасалась насилия со стороны мужа.
— Господа присяжные заседатели, вы видели Мажи. Разве он похож на человека, который может сильно кого — то напугать? Напротив, все свидетельские показания говорят о том, что он человек добродушный, мечтатель. Вы слышали, что сказал о нем его начальник, господин Раффар. «Мажи — это весельчак». А вы слышали его тестя: «Он любил играть в карты». Консьержка: «В то утро он пришел поболтать со мной». Ему изменила жена, но он простил ее. Причем дважды. И вот этого-то человека обвиняемый старается представить нам грубым, жестоким животным. От которого нужно защищаться с оружием в руках.
— Вы просто не знаете, что за человек Мажи. Это человек… это ужасный человек.
— Но в вашем письме вы говорите о том, что он достоин вашего уважения.
— Это было написано, чтобы успокоить его.
— Значит, вы лгали.
— Да, если вам угодно.
— Но если вы так хорошо лжете в ваших письмах, то кто может поверить, что вы не лжете еще лучше в этих стенах?