— Тавия?.. — повторил я, пытаясь вспомнить. И тут мне вдруг представился смущенный пожилой джентльмен. — Конечно же! Как его звали? Доктор… доктор Боги или что-то в этом роде…
Она внезапно замерла.
— Не доктор ли Гоуби? — спросила она.
— Вот-вот, правильно! Он меня спрашивал о Тавии. Это о вас?
— Его здесь нет? — спросила она, оглядываясь, будто он мог спрятаться в углу.
Я сказал, что с тех пор прошло года два. Она успокоилась.
— Глупый старый дядя Дональд! Как это на него похоже! И вы, конечно, ничего не поняли?
— И сейчас понимаю не больше, — заметил я, — хотя могу поверить, что даже дядя способен разволноваться, потеряв вас.
— Да. Боюсь, что он очень расстроится, — сказала она.
— Расстраивался! — поправил я. — Это было два года назад.
— Ах да, конечно! Вы все еще не поняли?
— Послушайте, — сказал я ей. — Один за другим люди говорят мне, что я чего-то не поиимаю. Это я уже знаю. Это единственное, что я действительно понял.
— Да, пожалуй, мне лучше все объяснить. С чего же мне начать?
Я дал ей подумать, не отвлекая ее. Наконец она сказала:
— Вы верите в предопределение?
— Нет.
— Ах да! Хотя в конце концов это не совсем так… Скорее своего рода влечение. Видите ли, я с детства считала, что ваш век — самый интересный и замечательный. А потом еще — в этом веке жил единственный в нашей семье знаменитый человек. Вот я и считала этот век чудесным. Вы бы, наверное, назвали его романтичным.
— Зависит от того, что вы имеете в виду — ваше увлечение или сам век… — начал я, но она не обратила внимания на мои слова.
— Я, бывало, представляла себе колоссальный флот маленьких, смешных летательных аппаратов во время периода войн и думала о том, как они похожи на Давида, идущего против Голиафа, такие маленькие и такие храбрые. А потом еще эти большие неуклюжие корабли, медленно барахтающиеся в воде, но в конце концов добирающиеся до порта. И никто не нервничал, что они такие медленные! А эти странные черно-белые фильмы! И лошади на улицах. И трясущиеся двигатели внутреннего сгорания. А уголь в топках! И волнующие бомбежки, и паровозы, бегущие по рельсам, и телефоны с проводами, и… О, много, много еще разных вещей! А чем тогда можно было заниматься? Представьте себе, что вы приходите на премьеру новой пьесы Бернарда Шоу или Ноэля Коуарда, в настоящий театр! Или достаете совершенно новую поэму Эллиота в день ее выхода в свет! Или видите, как королева проезжает по улице, чтобы открыть заседание парламента. Замечательное, волнующее время!
— Что ж, приятно слышать, что кому-то оно нравится, — сказал я. — Мое собственное мнение о нашем веке несколько…
— Ах, этого следовало ожидать! Вы не представляете себе все это в перспективе и поэтому не можете оценить. Вам было бы полезно пожить некоторое время в нашем веке, увидеть, как все плоско, серо и однообразно… Так смертельно скучно!
Я немного замялся.
— Я не совсем… гм… жить в вашем… в чем?
— Веке, конечно. В двадцать втором. Ах, да, вы же не знаете! Глупо с моей стороны.
Я сосредоточился на разливании чая — по второй чашке.
— Ох, я знала, что это будет трудно, — заметила она. — Вам тоже трудно?
Я сказал, что трудно. Она продолжала упрямо:
— Так вот, видите ли, испытывая те чувства, о которых я вам рассказала, я решила заняться историей. Понимаете, я в самом деле могла примысливать себя к некоторым периодам истории. А потом я получила ваше письмо в свой день рождения, и это было причиной, почему я избрала середину двадцатого века темой своей дипломной работы. И, конечно же, это повлияло на мое решение заниматься в аспирантуре.
— И всему этому причиной мое письмо?
— Ну, это же был единственный способ, не правда ли? То есть я хочу сказать, что ведь другого-то пути не было, чтобы находиться вблизи исторической машины, кроме как работая в исторической лаборатории, не так ли? И даже тогда мне вряд ли разрешили бы пользоваться ею самостоятельно, если бы это не была лаборатория дяди Дональда.
— Историческая машина? — сказал я, цепляясь за соломинку во всем этом хаосе. — Что такое историческая машина?
Она была озадачена.
— Это… Это историческая машина. При помощи которой изучают историю.
— Неясно, — сказал я. — Вы бы с таким же успехом могли бы мне сказать, что при ее помощи делают историю.
— О нет, это строго запрещено! Это очень, очень серьезное нарушение закона!
— Вот как!.. — Я решил попробовать еще раз. — Так относительно этого письма…
— Я сказала о нем, только чтобы объяснить вам все. Но вы, конечно, его еще не написали, так что я подозреваю, что вам все это кажется весьма запутанным.
— Запутанным — не совсем то слово. Нельзя ли ухватиться за что-нибудь поконкретней? Например, письмо, которое, как предполагается, я написал, хотя еще и не написал. О чем оно?
Она внимательно посмотрела на меня и отвернулась. Совершенно неожиданно румянец залил ее лицо. Она заставила себя снова посмотреть на меня. Я увидел, как ее глаза заблестели. Вдруг она закрыла лицо руками.
— Нет, вы не любите меня, вы не любите меня! — простонала она. — Зачем я только пришла? Лучше бы я умерла!..
— Мне кажется, что она… фыркнула на меня, — сказала Тавия.
— Теперь она ушла и унесла с собой мое доброе имя, — сказал я. — Чудесная женщина наша миссис Тумз, но полна предрассудков. Она, вероятно, откажется от работы.
— Из-за того, что я здесь? Как глупо!
— У вас, вероятно, другие нормы морали.
— Но куда же мне было деваться? У меня всего несколько ваших шиллингов и ни одного знакомого.
— Вряд ли миссис Тумз все это известно.
— Но мы же не… то есть я хочу сказать, что мы не…
— Ночь и двое, — сказал я ей. — Этого вполне достаточно для наших условностей. По правде говоря, достаточно даже только числа два. Два. И можно предположить все что угодно.
— Ах да, конечно, я вспомнила! Тогда, то есть теперь, не было испытательного срока. У вас довольно строго придерживаются системы «как повезет».
— Это можно сказать и другими словами, но в общем… конечно, внешне, во всяком случае, так оно и есть.
— Они довольно грубые, эти старинные обычаи, особенно когда с ними сталкиваешься на близком расстоянии, но очень интересные, — заметила она. Ее внимательный взгляд остановился на мне. — Вы… — начала она.
— Вы обещали, — напомнил я ей, — дать мне более понятное объяснение всему происходящему, чем это вам удалось вчера.
— Вы мне не поверили.
— Сначала у меня захватило дыхание, — признался я. — Но с тех пор вы представили мне немало доказательств. Никто бы не смог разыгрывать такую шутку так долго.
Она нахмурилась.
— Это не очень-то любезно с вашей стороны. Я очень тщательно изучила середину двадцатого века. Это ведь моя тема.
— Да, вы об этом говорили, но это ничего не доказывает. Все историки специализируются по какому-нибудь периоду, но из этого еще не следует, что они в них внезапно появляются.
Она удивленно посмотрела на меня.
— Конечно, появляются… дипломированные историки. А иначе как же они смогут проводить тщательные, подробные исследования?
— У вас слишком часто встречается «конечно», — сказал я ей. — Предлагаю начать сначала. Так вот, это мое письмо… Нет, пропустим письмо, — сказал я поспешно, увидев выражение ее лица. — Так вот, вы начали работать в лаборатории своего дядюшки, где находится нечто называемое исторической машиной. Что это такое? Особый вид магнитофона?
— Да что вы! Нет! Это вроде шкафа, в него входишь и отправляешься в разные времена и места.
— О! — сказал я. — Вы, значит, можете войти в него в две тысячи сто каком-нибудь году и выйти из него в тысяча девятьсот каком-нибудь?
— Или в любом другом прошедшем времени, — кивнула она. — Но, конечно, не всем разрешается это делать. Для этого нужно пройти курс обучения и получить специальный диплом. В Англии есть всего шесть официально действующих исторических машин, а во всем мире примерно сто, и в отношении их существуют большие строгости.