Достопочтенный Поль Уинтон всегда боялся утонуть. Он отважился бросить на зверька, готового превратиться в водоросль, еще один взгляд. Вода подступала к самой шее, зверек старался поднять голову и дышал часто, тихо повизгивая.
— Ужасно! — Уинтон повернулся и отвел Гендерсона подальше от берега. — Мистер Гендерсон, я сейчас узнал кое-что.
Он был очень серьезен и с трудом подыскивал слова.
— Ну, говорите, — поторопил его Гендерсон.
— Я узнал это от одного туземца. Переводная машина сегодня работала лучше.
— Мы с Чарли недавно ввели в нее сотни четыре слов и фраз. Мы расспрашивали туземцев целый день. Кстати, вы, кажется, говорили, что не будете пользоваться переводной машиной, пока она не будет готова?
— Я только проверял ее. — Уинтон почти извинялся. — Я только расспрашивал.
— Ладно. — Гендерсон мрачно кивнул. — Так что же случилось? Вы здорово чем-то расстроены.
Уинтон отвернулся, словно разглядывая реку и прибрежные купы кустов и деревьев. Потом поглядел на дальние холмы. Вид у него был неуверенный.
— Прекрасная зеленая страна! Она кажется такой мирной! Бог щедро оделяет красотой. Это доказывает его доброту. Когда мы думаем, что бог жесток, то это только по своему неразумию. На самом деле бог не жесток.
— И это все, что вы хотели мне сообщить? — жестко спросил Гендерсон.
Уинтон вздрогнул и продолжал:
— Гендерсон, вы заметили, что здесь есть два вида туземцев? Одни — высокие, худые, медлительные, другие — маленького роста, коренастые и сильные. Они-то и делают всю работу. Коренастые — обычно дети и юноши. Так?
— Я это заметил.
— Как вы думаете, что это значит?
— Мы с Чарли говорили об этом. — Гендерсон был слегка озадачен. — Это только догадка, но мы думаем, что высокие — это аристократы. А сильные, коренастые работают на них.
Густые тучи громоздились над дальними холмами. Вода в реке медленно поднималась.
— Маленькие — это дети высоких. Высокие и худые — это взрослые. И все взрослые больны, вот почему всю работу выполняют их дети.
— Что такое?.. — начал было Гендерсон, но Уинтон, заглушив его слова, горячо продолжал, не сводя глаз с отдаленных холмов:
— Они больны потому, что с ними что-то сделали. Когда юноши, сильные и здоровые, готовятся стать взрослыми, их… их вешают вниз головой. На много дней, Гарри, может быть, больше чем на неделю — переводная машина не могла сказать, на сколько. Некоторые умирают. Остальные… остальные вытягиваются, становятся худыми и длинными. — Он запнулся и с усилием продолжал: — Юноша туземец не мог сказать, когда это начали делать и зачем. Это длится уже так долго, что никто не помнит.
Неожиданно, к неприятному удивлению Гендерсона, проповедник упал на колени, сжал руки и, запрокинув голову и закрыв глаза, произнес молитву:
— Господи, не знаю, почему ты так долго медлил показать им истинный свет, но благодарю тебя за то, что ты послал меня прекратить эту жестокость!
Он быстро встал и отряхнул колени.
— Вы мне поможете, да? — обратился он к Гендерсону.
— Откуда мы знаем, что это правда? — нахмурился Гендерсон. — Мне это кажется чепухой.
— Чепухой? — Внезапный гнев помог Уинтону вернуть себе уверенность. — Но, Гарри, вы всегда говорите так, словно знакомы с антропологией. Вы, конечно, знаете, что у дикарей бывают обряды посвящения юношей. Это для того, чтобы испытать их мужество. Мальчиков истязают, и того, кто выдержит пытку, не издав ни стона, признают мужчиной и наделяют всеми правами взрослого. Низкая жестокость! Власти всегда прекращали ее.
— Здесь ни у кого нет власти, чтобы запрещать что-то кому-нибудь.
Обряд посвящения показался Гендерсону чудовищным, и он возражал только потому, что Уинтон всегда был не прав, а значит, не прав и теперь. Соглашаться с этим человеком было опасно. Это значило — ошибаться вместе с ним.
— Нет власти? А власть бога?
— Ну да, бога! — грубо возразил Гендерсон. — Если он вездесущ, то, значит, был здесь раньше вас. И он не сделал ничего, чтобы остановить их. Вы их знаете только неделю. А бог — как давно он знает их?
— Вы не понимаете. — Уинтон говорил с полной убежденностью. — Это не просто удача, что мы нашли эту планету. Это моя судьба. Мне предначертано заставить этих людей прекратить свои обряды. Я послан сюда богом.
Гендерсон весь побелел от гнева. Два месяца он терпел надменность проповедника, запертый вместе с ним в тесной кабине звездолета, терпеливо выслушивал его проповеди, не позволяя себе возмущаться ради спокойствия на корабле. Но сейчас он был под открытым небом, и чаша его терпения переполнилась, и он не намеревался больше сносить высокомерие Уинтона.
— Вот как? — ядовито спросил он. — Ну, так я тоже участвую в этой экспедиции. Откуда вы знаете, что бог не послал меня помешать вам?
Чарли окончил съемку подводного превращения зверька и вышел на берег, складывая свой подводный киноаппарат. Он вышел вовремя — он увидел, как Уинтон ударил старшего инженера по лицу, разразился проклятиями, повернулся и убежал.
Минут через десять Гендерсон, наконец, растолковал Чарли, чем вызвано волнение проповедника. Они лежали на берегу, глядя в воду и любуясь отражением заката в водяной ряби.
— Хотел бы я знать, что сейчас делает этот червяк Уинтон. — Гендерсон перевернулся на спину, лениво глядя в небо. — Я таки допек его. Теперь он не будет нести свою чепуху с надуто-покровительственным видом. Может быть, он даже станет называть меня Гендерсоном, а не Гарри.
— Не требуй слишком многого. — Чарли сорвал травинку и рассеянно пытался перекусить ее, но ему помешала прозрачная пластикатовая пленка. Он отбросил травинку. — Как мог этот червяк стать миссионером? Он не умеет ладить с людьми. А для его работы это главное.
— Очень просто, я же говорил тебе, — ответил Гендерсон, глядя в темнеющее розовато-фиолетовое небо. — Его уговорили стать миссионером, чтобы убрать куда-нибудь подальше. Только не говори ему. Он думает, что избран за красноречие.
Он снова перевернулся на живот и поглядел на реку. Теперь она была холодного темного цвета, с серебристой рябью.
— Туч над горами все больше. Если пойдет дождь и река поднимется, то возможно наводнение. Вероятно, нам придется переменить стоянку.
— Уинтон говорил, что туземец упоминал о наводнении. Нам нужно расспросить его поподробнее.
Они пошли разыскивать проповедника.
То, что Уинтон рассказал им, было тревожным и неясным.
— Это Спет, — заключил Гендерсон. — Это тот, кого я расспрашивал весь вечер. И он сказал, что должен умереть.
Уинтон был серьезен и бледен. Он сидел, сгорбившись, у навигационного стола, словно испуганный собственным решением действовать.
— Да. Он сказал мне, что должен умереть. Сказал, что его повесят на дереве вниз головой, как только начнутся дожди, ибо он уже достаточно вырос.
— Но он говорил, что другие юноши выдерживают это испытание. Может быть, он ошибается, говоря о смерти? Может быть, это не так страшно?
— Он сказал, что многие умирают. — Руки Уинтона неподвижно лежали на столе. Внезапно он загорелся гневом. — О низкие дикари! Какая жестокость! Какая жестокость! — Он повернулся к Гендерсону, и в голосе его не было обычной снисходительности. — Пожалуйста, настройте переводчик так, чтобы он переводил мои слова в точности. Мне не хочется стрелять в них, чтобы заставить прекратить это. Я только объясню им, что богу не угодны их поступки. Они должны понять меня.
Потом он обратился к Чарли, стоявшему рядом:
— Дикари называют меня «Энксим». Что это значит? Не считают ли они меня божеством?
— Это значит «Большой ящик», — резко ответил Гендерсон. — Они все еще думают, что говорит ящик. Я заметил, что, отвечая, они смотрят на ящик, а не на вас. За кого они принимают вас, не знаю.