— Просто чужие душевные излияния никому не нужны, — жёстко сказал заместитель главного редактора. — Зачем нормальные люди покупают книжки — ну, те, кто в наше время что-то читает? Чтобы страдать и мучиться вместе с автором? Испытать очистительный катарсис? Я вам вот что скажу, Лизавета: большинство людей хочет элементарно расслабиться. Полистать книжку, погоготать, если там чё-то прикольненькое, вообразить себя суперменом, который раскидывает всех плохих парней, как котят, или суперкрасавицей, от которой все мужики падают, особенно, если в жизни ты — серая мышь, каких большинство. На хрен не нужны никому высокие чуйвства, особенно чужие! И к тому же коряво изложенные! — добавил он, успокаиваясь.
«Ого, как завёлся!» — подумала девушка. — «Наверное, сам изливал на бумагу высокие чуйвства, а они оказались никому на хрен не нужны…»
— А нормально, за гонорар, вы никого не издаёте? — спросила Лиза.
— Дорогая Елизавета, чтобы издатель платил автору гонорар, он должен быть уверен, понимаете, на двести процентов уверен, что книга разойдётся. Таких авторов в России по пальцам перечесть, и все они давно закуплены крутыми издательствами. Мы работаем с теми, кого продать невозможно. Ну, мы, конечно, выставляем книги наших авторов, — он подлил в слово «авторов» баррель желчи и яда, — в свой магазинчик, но больше для проформы. Чтобы у графоманов была надежда, будто они кому-то нужны.
— М-да… — только и сказала Лиза.
— Иван, ты как всегда! — пожурила виновника торжества Людмила Геннадьевна. — Говорить с дамами о своей работе невежливо.
— Но мне интересно! — почти искренне сказала Лиза. — Кстати, у вас так много книг… я ни у кого столько не видела!
— Библиотеку начал собирать ещё мой дедушка! — гордо сообщила Людмила Геннадьевна. — А самые старые книги он унаследовал от своего дедушки. У нас есть даже первые издания Льва Николаевича с дарственной надписью от автора.
Спустя секунду гостья сообразила, что речь идёт о Льве Толстом.
— Круто! А можно посмотреть?
— Главные раритеты — в моём кабинете, — снова вступил Иван. — Готов поработать гидом.
— Конечно, покажите, пожалуйста! — Лиза одарила его тёплым взглядом, исполненным надеждой на грядущее блаженство (кажется, так пишут в пыльных книгах?)
«Кабинетом» называлась комната, где Иван спал и работал за компом. Кроме компа, ничего не указывало на то, что это жилище молодого современного парня. Вдоль одной стены тянулись книжные полки, возле другой стоял платяной шкаф и аккуратно застеленная кровать.
Гостье был предъявлен «Русский вестник» 1863 года. Страницу, где начиналась повесть «Казаки», украшал порыжевший чернильный росчерк, который Лиза, как ни пыталась, не смогла прочесть.
— Настоящее сокровище! Твой дедушка знал Льва Толстого? — «Ты» вылетело само собой и настолько естественно, что никто этому не удивился.
— Нет. Он купил эту книжку у одного обедневшего толстовца. Тот проигрался на бирже и распродавал автографы графа-смутьяна, чтобы хоть как-то поправить дела.
Иван рассказывал про обедневшего толстовца, а хитрая гостья продолжал украдкой зыркать по комнате. Следов присутствия женщины, даже эпизодического, она не заметила, хотя это, конечно, вовсе ничего не означало: он мог встречаться с девушками и за пределами своей квартиры. Но это было непринципиально: 5 дециолафов, и то с натяжкой…
А над кроватью висела картина, которую Лиза узнала, несмотря на полумрак. Это была репродукция Александра Иванова «Аполлон, Гиацинт и Кипарис». Эта картина ей нравилась, особенно загорелый Кипарис. Она впервые увидела эту картину четыре года назад, и этот мальчишка стал являться в её фантазии. Господин Иванов знал толк в красивых мальчиках и изображал их с любовью. Вот только в комнате мужика эта картина смотрелась… гмм, подозрительно.
Лиза обернулась и ахнула про себя. Напротив греческой троицы изгибался «Победоносный Амур» Караваджо. Да, конечно, это высокое искусство и бла-бла-бла. Но, как ни крути, голые пацаны — это голые пацаны, и, если мужик любит перед сном позырить на мальчишек без ничего, это наводит на определённые мысли. Он что, содомит?
— Красивые картины! — сказала Лиза. — А кто их писал?
— Это Иванов… — начал редактор-мальчиколюбец.
— …а это Караваджо. Я знаю. Но это же копии, так ведь?
— Да. Но копии мастерские, правда?
— Что есть, то есть.
— Это писал один папин друг, художник-копиист. Это тот, который делает копии известных картин. Он говорил, что я похож на Кипариса с картины Иванова…
Так, кажется, из шкафа забренчал костями один семейный скелет…