Моя кузина не пытается абстрагироваться от реального мира, она живет в нем, расшифровывает, осваивает его с жадностью и заразительным энтузиазмом. В конце концов я вместе с ней начинаю с интересом разглядывать великолепных русалок на фасаде в стиле ар-деко, округлые окна с отделкой тонкой работы, колонны и арки, поразительные и необычайные…
— В Париже зачастую достаточно просто поднять глаза, чтобы увидеть что-нибудь прекрасное, — говорит она мне с оттенком светлой грусти.
Хотел бы я знать, о чем она думает, когда ее взгляд обращается в никуда и она забывает о моем присутствии. Я вспоминаю о том, как она плакала по вечерам, но так и не осмеливаюсь спросить об этом, пока она не решает, к моему величайшему смущению, отвести меня в кафе пообедать.
— Знаешь, я вполне могу обойтись сэндвичем. Не стоит тратить деньги.
Несмотря на то, что у Андреа состоятельные родители, она не купается в золоте. Ее одежда уже порядком изношена, и еще с утра она рассказывала мне, что три дня в неделю подрабатывает официанткой, чтобы сводить концы с концами. Она настаивает на том, чтобы заплатить за меня, и этим ставит меня в неудобное положение. У меня есть карманные деньги, которые мне редко выдается случай потратить. Но я напрасно пытался отказаться, Андреа стояла на своем так упрямо, будто у нее в роду были ослы.
— Разрешив пожить у вас, вы сэкономили мне кучу денег, я могу себе это позволить. К тому же ты обойдешься мне куда дешевле грузчика!
Кафе вполне симпатичное, поесть можно евро на пятнадцать, и, судя по тарелкам на соседних столиках, порции тут очень приличные. Мы воодушевленно заказываем по бургеру с картошкой фри. Андреа берет к этому пиво и предлагает и мне тоже, но я отказываюсь.
— Никакого спиртного, спасибо.
— Как благоразумно. Сущий ангел.
Я пожимаю плечами, меня больше занимает вопрос, который уже давно вертится у меня на языке.
— Ты не обидишься, если я спрошу у тебя кое-что?
— Валяй. Я слушаю.
— На твоем месте я бы поискал другую квартиру или комнату, с другими соседями. У тебя будет куда больше свободы. Я не понимаю, почему ты хочешь остаться у нас. Я смоюсь, как только смогу.
— Да, это я уже поняла.
Она улыбается мне.
— Само собой, тебе уже надоело жить с родителями — ты ведь жил с ними все время… Но не всем так повезло, как тебе. Я куда чаще видела нянек, чем своих родителей.
— Протестую, ваша честь. Вы объездили весь мир.
— Да, они смогли многое мне дать и почти ни в чем не отказывали, но их работа отнимала у них львиную долю времени, одна командировка следовала за другой… Мы никогда не ужинали вместе так, как это делаете вы. Мы с моей матерью не так уж близки, и… я никогда не могла довериться ей в полной мере.
Она делает глоток пива и начинает вертеть в руках солонку.
— Честно говоря, я не хочу сейчас снова оказаться одна или среди незнакомцев.
Слезинка, заблестевшая в уголке ее глаза, заставляет меня ощутить себя не в своей тарелке. Я наконец решаюсь задать свой вопрос:
— Поэтому ты плачешь по вечерам?
— Угу.
Она заставляет себя улыбнуться, но меня этим не проведешь. Я наклоняюсь к ней:
— Хочешь, я набью ему морду? Смотри, какой я здоровяк.
Андреа фыркает.
— Спасибо, это очень мило с твоей стороны, но я боюсь, что это она задаст тебе трепку. У нее красный пояс по тхэквондо.
— Ах вот оно что, хм… — я широко раскрываю глаза. — Тогда беру свои слова обратно. Я очень люблю тебя, кузина, но даже у моей преданности есть предел.
Тут официант приносит наш заказ, избавляя нас тем самым от неловкого молчания. Моя кузина только что совершила «каминг-аут», и я не знаю, стоит ли ее поздравлять. Она украдкой бросает на меня взгляд поверх горы картошки фри.
Я говорю первое, что приходит в голову:
— Если для тебя это слишком много, я помогу доесть.
— Руки прочь! — возмущенно кричит она. — Может, я и худая как спичка, но это не мешает мне обжираться!
Я молча набрасываюсь на содержимое своей тарелки, чтобы не показаться бестактным. Ее гомосексуальность для меня ничего не меняет, потому что то, что и с кем люди делают в своих постелях, меня не касается. К тому же она не бросила мне что-то вроде «Эй, Маттео, угадай что, я лесбиянка!». Она действовала куда тоньше.
Я набиваю рот, чтобы иметь все причины не открывать его. Если бы я сказал ей, что меня только что бросила девушка, она бы не стала хлопать меня по плечу со словами: «Oh my God, ты гетеро! Ты молодец, это так храбро». Разве нет?