— Я сдаюсь, — объявляет измученная Андреа, — пойду пешком.
Но в этой консервной банке все же хватает места, чтобы мы оба смогли запихнуться туда со всем нашим скарбом.
— Давай поднимем его и положим на головы.
— Ты прав, он легкий.
Наконец двери закрываются. Держа матрас на вытянутых руках, мы смотрим друг на друга с одинаково измотанным, но победоносным видом. И ржем, как идиоты. Наша болтовня на обратном пути заставила меня на время забыть о том, что ждет меня дома. Я очень надеюсь, что в этот раз мама обошлась без поздравительных плакатов и прочей ерунды и мне не придется краснеть. В первый раз, когда я самостоятельно (без родительского присмотра) сходил в туалет, она сделала коллаж из моих фотографий и рулона туалетной бумаги и повесила его на холодильник. И он висел там до тех пор, пока однажды утром пять лет спустя я не набрался смелости и не сорвал его.
Андреа первая вваливается в квартиру.
— Они вернулись! Они вернулись! — кричит Манон.
Она застывает передо мной, смеется, переминаясь с ноги на ногу, и снова исчезает из виду. Иногда я перестаю ее понимать. Она уже не маленькая, но все еще периодически странно себя ведет. Я скидываю обувь, пряча улыбку в уголках губ. Мама ждет нас в гостиной вся на нервах; очки едва держатся на кончике носа, в руке бокал виски со льдом. Едва завидев меня, она начинает плакать, а потом, спохватившись, пытается успокоиться и делает большой глоток. Андреа, как по команде, тоже начинает плакать.
Дрожа, мама осторожно ощупывает нанокожу.
— Это потрясающе, дорогой! Невероятно — так и не скажешь, что она держится на клею. А твоя стрижка! Просто шик!
Утирая слезы, она достает телефон:
— Улыбочку!
Я подчиняюсь, скрестив руки на груди и приподняв одну бровь, а потом делаю все то же самое для сестры, которая очень хочет со мной сфотографироваться.
— Ты такой красавчик! Можно потрогать?
Я польщен, но у меня такое чувство, будто она говорит об одном из своих пони.
— Ну хватит, — ворчит мама. — Брысь! Оставь его в покое.
— Ты с ума сошла, — говорю я ей. — Это же наверняка стоило кучу денег.
— Не так уж и много. Мы вполне можем себе это позволить. Ну же, у нас сегодня праздник! И я подумала в обед, что приготовлю…
— Тартифлет? — подхватывает Андреа.
— Лучше: раклет!
Папа, спустившийся в подвал за какими-то инструментами, возвращается в этот самый момент. Он не так лучится радостью, как все остальные, и ограничивается одобрительной гримасой, сгружая свою ношу на кухонный стол. Он так ничего и не говорит, и Манон тянет его за рукав.
— Ты видел Матта? Красавчик, правда? Я его совсем не узнаю.
— Да уж, самый настоящий. Не бойся, привыкнешь.
Он посылает мне смущенную улыбку. У него всегда плохо получалось говорить о своих чувствах. Я не осуждаю его за это, я и сам не люблю говорить о вещах, которые слишком близко принимаю к сердцу. Но я чувствую, что он что-то недоговаривает, ощущаю какое-то напряжение между ними с мамой, несмотря на то что ужин, сопровождающийся щедрыми возлияниями, проходит легко и непринужденно. И как раз за столом, впервые за вечер, всплывают вопросы о моем «релукинге». Папа приходит в ужас, узнав о том, что волосы не искусственные.
— Они чистые, дядя Стефан! — восклицает Андреа. — К тому же вид был бы совсем другой.
— Хорошо, но откуда нам знать, чьи они?
— А ты бы не хотел себе такие? — спрашивает его Манон.
Вопрос застал его врасплох, и он растерянно сглатывает, но мама вмешивается, спасая его от расспросов:
— Папе и так хорошо. Кушай, милая.
Разговор заходит о Китае, потому что про него вышла статья в журнале, который Манон получает раз в месяц. Ее глубоко поразили некоторые культурные различия.
— Да, в ресторане или там, куда их пригласили, люди ведут себя шумно, — подтверждает Андреа. — Чтобы показать, как они рады. Что они хорошо проводят время!
— Да, ты тоже шумишь, — замечает моя сестричка. — Шутишь, смеешься…
— Сочту за комплимент.
Блюдо с сыром быстро пустеет, перепелиные яйца шкварчат на сковородке, а колбаса, на которую все накинулись, исчезает в мгновение ока. Моя легендарная неуклюжесть сказывается в тот момент, когда последняя горячая картофелина выскальзывает у меня из рук и падает прямо в мамин бокал, вызывая всеобщий взрыв смеха.
— Надо было приготовить побольше, — сокрушается папа, глядя на утонувший в красном вине клубень.