— Неведение — не всегда благо, — промолвила Энни с едва уловимой обидой в голосе.
— Я в этом не уверен. — Джеймс шагнул в сторону и, щелкнув зажигалкой, поджег одну из свечей в старинном серебряном канделябре. Комнату залил мягкий свет.
При мерцающем свете розовой свечи Энни показалась ему совсем трогательной и беззащитной. И — угрожающе прекрасной. А ведь она даже не подозревала, что творилось в душе Джеймса. Даже представить себе не могла. А, представив — не поверила бы. Ее чары пробивались сквозь его ковавшуюся годами броню подобно кислоте, проедающей сталь. И все-таки Энни, похоже, что-то почувствовала. Нет, она даже не сдвинулась с места, а лишь задрала голову, посмотрела на него, и Джеймс безошибочно распознал, что за её затуманенным взглядом скрывалось желание. Джеймсу же ничего другого не оставалось, как не замечать его. Повернувшись спиной к Энни, он подошел к окну и уставился на занесенную снегом улицу.
— Я схожу за магнитолой, — вызвалась Энни. Не знай Джеймс, что творится в её душе, он бы не обратил внимания на нотки смирения и покорности, прозвучавшие в её голосе.
Лишь, услышав донесшийся сверху звук падения чего-то тяжелого, Джеймс заметил, что Энни ушла, не взяв с собой свечу. Не мешкая ни секунды, он выхватил пистолет и с оружием наизготовку начал подниматься по ступенькам, прислушиваясь к малейшим доносящимся сверху звукам. Он преодолел уже половину лестницы, когда наткнулся на Энни, которая сидела на ступеньке.
В кромешной тьме он опустился рядом с ней на колени, засунув пистолет сзади за пояс.
— Что случилось? — спросил он, не прикасаясь к ней. Лучше повода для того, чтобы прикоснуться, было не придумать, но он удержался от соблазна. Потому что знал: начав, остановиться уже не сможет.
— Как нелепо, — жалобно заговорила Энни. — Я споткнулась и упала. А ещё думала, что знаю этот дом как свои пять пальцев. — Она встала, а Джеймс поспешно попятился, пытаясь в темноте оценить, не пострадала ли девушка.
Но Энни протянула руку и прикоснулась к нему. Она держала его за локоть, и от неё исходило удивительное благоухание. Смесь аромата полевых цветов и какого-то детского запаха невинности.
— Вы не можете подняться вместе со мной? — робко спросила Энни. — В темноте мне почему-то страшно.
Джеймс хотел было отказаться. Он прекрасно понимал, что за приглашением Энни ничего не стоит, но все же опасался, как бы чего ни вышло.
— Боишься, что в твою комнату забрался вор? — неуклюже пошутил он.
— Нет, что вы. Папа установил такую сигнализацию, какая и Форту-Нокс не снилась.
— Без электричества она не сработает.
— Вы что, Джеймс, пытаетесь таким образом меня приободрить? — спросила Энни. — Если да, то ничего у вас не выйдет. Пойдемте же!
Она выпустила его локоть и зашагала вверх, но Джеймс продолжал ощущать прикосновение её пальцев. Чувствовать каждый из них. А ведь она едва к нему прикоснулась.
И он последовал за Энни. Мимо площадки второго этажа, где располагалась царственная опочивальня Уина. Вверх по узкой лесенке, на третий этаж, к комнате, в которой он никогда ещё не бывал.
У него совершенно вылетело из головы, что Энни спала на третьем этаже. Отдельно от звуконепроницаемых стен и странных привычек Уина. Джеймс даже смутно припоминал, что Энни иногда пользовалась и второй лестницей, которая вела с третьего этажа прямо в кухню. Сам же он старательно избегал посещения третьего этажа с тех самых пор, как Энни из щуплого подростка превратилась в очаровательную девушку.
В холле третьего этажа царил полумрак — скудный свет с трудом просачивался через заснеженное окно. Энни была совсем близко, угрожающе близко, и Джеймс в очередной раз проклял себя за то, что не прихватил с собой ни свечи, ни фонарика, ничего, с помощью чего мог бы рассеять проклятую темноту, интимный и эротичный мрак, столь некстати окутавший их с Энни.
Джеймс остановился в проеме двери её спальни, прислушиваясь к движениям Энни, шарившей в темноте. Запахи, исходившие только от Энни, ощущались здесь сильнее, чем где бы то ни было. Ее духи, шампунь, вода из-под душа, которой она обмывала волосы, зубная паста. Чуткий нос Джеймса уловил даже запах крахмала, исходивший от постельного белья. Он вдруг спросил себя, где стоит кровать Энни.
Глаза его быстро привыкли к темноте. Джеймса всегда отличало острое ночное зрение — незаменимое качество для человека его профессии. Энни стояла у окна — её силуэт четко вырисовывался на сероватом фоне заснеженного окна. Кровать располагалась у неё за спиной.
Огромная и высокая. Смятая, неубранная постель, сбитые в кучу простыни (вокруг duvet — пухового одеяла).
Джеймс со вздохом зажмурился. Скомканные простыни его добили. Будь постель аккуратно застлана и туго затянута покрывалом, он бы смог сопротивляться. Но эти белые простыни… Он представил, как проглядывает из-под сбитых простынь обнаженное тело Энни. Представил себя рядом с ней. Два обнаженных тела, сплетенных в клубок. И — больше не колебался. Бесшумно вытащил из-за пояса пистолет, положил его на стоявший возле двери комод и шагнул к Энни.
Энни, должно быть, услышала, как он приближался. Она обернулась и спокойно дожидалась его; в лице её не было и тени страха. И Джеймс прикоснулся к ней, впервые за долгое время. Погладил широкой ладонью нежную теплую щеку. Хрупкий и тонкий подбородок. Кому как не Джеймсу было знать, насколько хрупки и податливы человеческие кости.
Энни повернула голову, и губы её прижались к его ладони.