Вообще-то Каламухин был не Виктором, а Витольдом, даже не просто Витольдом, а еще и Теодоровичем, просто в редакции его имя сократили для удобства. Правда, иногда, подтрунивая над странным именем, называли его Тореадоровичем. Да и какой там вообще Витольд, какой Теодорович, когда выглядел Каламухин абсолютно русским парнем. Правда, вполне симпатичный, даже очень приятный молодой человек лет так несколько за тридцать, интеллигентное спокойное лицо, серьезные задумчивые глаза. Виктор не был простым наладчиком оргтехники, он был не просто так, а аж директором частного предприятия 'Конкорд'. И так ли важно, что в конторе с таким громким названием работало всего-то три человека: секретарша Анжела, техник-наладчик оборудования Костя, ну и, знамо дело, сам директор. И все-таки 'директор' — это звучит гордо.
Обычно по вызовам ходил Костя — недаром ведь наладчик, это как раз было его непосредственной обязанностью. Однако однажды вместо заболевшего Константина на вызов явился Витольд Теодорович собственной персоной. И случилось это как раз тогда, когда Марина только-только приступила к исполнению обязанностей корректора в 'Вечерних вестях'. Видимо, что-то такое Каламухин в ней разглядел, потому что с того дня на все вызовы в газету он являлся самолично. Приходил, не спеша ковырялся в технике, без конца поглядывая через стеклянную перегородку в сторону корректорской, после чего непременно находил возможность заглянуть к корректорам на чашечку кофе. Появлялся в дверях с весьма сдержанной улыбкой и характерным приветствием:
— Здраааааавствуйте, девочки, — при этом красноречиво поглядывая на Маринку.
Несколько месяцев длилось немое поглядывание в ее сторону, после чего наконец Каламухин перешел ко второму этапу осады. Выбрав подходящий момент, когда в корректорской каким-то чудом осталась одна Шелковская, оторвался от капризного секретарского принтера и скользнул ужом за перегородку:
— Здравствуйте, Витольд Теодорович. — Марина на короткое мгновение оторвалась от вычитки текста и снова погрузилась в работу, словно не замечая гостя.
— Ну чтоооо вы, Марина, зачем же так официально. Для вас я просто Витооольд.
— Ах, какая честь, — восхитилась Марина. — Кофе, Витольд, или, может, чайку?
Было в Каламухине, несмотря на всю внешнюю привлекательность, что-то странно отталкивающее. То ли вот эта его дурацкая манера растягивать слова, то ли излишняя серьезность, то ли еще что-то пока неосознанное, неидентифицированное. Марина сама себе не смогла бы объяснить, что именно в Каламухине так ее раздражало, однако чувствовала к гостю некоторую неприязнь. Вроде и пыталась убедить себя, что мужчина он вполне серьезный и надежный, и наверняка многие женщины с радостью ответили бы взаимностью на его ухаживания. Однако ухаживал-то он как раз не за теми абстрактными многими, а за Мариной. Вернее, не ухаживал еще, а лишь пытался, неловко, занудно, но явно делал попытки сблизиться с нею.
Странный народ — женщины, очень странный. Ведь почему-то не тянет их к серьезным, надежным мужчинам, им негодяев-мерзавцев для любви подавай! И лишь потом, обжегшись пару раз на негодяях, позволяют себе взглянуть в сторону нормального спокойного мужика. Вот и Марина такая — как полюбить, так Потураева ей подавай, а как о замужестве задуматься, так какой там Андрюшечка, разве ж из Потураева может получиться хороший муж и отец? Даже теоретически, с большой натяжкой и хорошей фантазией Андрея никак нельзя было отнести к хорошим семьянинам. А вот из скучного до зевоты, правильного Каламухина как раз может получиться нормальный муж. И пусть он не слишком симпатичен в Марининых глазах — безвозвратно прошли те времена, когда она так наивно верила, что сможет поднять Аришку сама, без мужской помощи. Теперь с каждым днем убеждалась, насколько авантюрной была ее идея родить себе своего, персонального Андрюшу. И пусть вместо Андрюши на свет появилась Ариша — разве девочку одной воспитать легче, чем мальчика? Не в воспитании даже дело, как раз с воспитанием Марина и сама бы справилась. А вот материальное положение оставляло желать лучшего. И это еще ох как мягко сказано.
За чаем Витольд Теодорович с видимым удовольствием завел разговор о животных. Это была одна из любимых его тем. Уже все корректоры были наслышаны о его любимой кошечке Клеопатре, в быту просто Клепе, и потихоньку посмеивались себе в кулачки над такой привязанностью здорового взрослого мужика к кошечке. Марине тоже несколько поднадоели однообразные рассказы о Клепе, однако считала эту привязанность скорее плюсом потенциального жениха, нежели минусом. Раз Каламухин так заботится о любимой кошечке, есть надежда, что к жене и ребенку он будет испытывать не меньшую привязанность, не говоря уж о чувстве долга. И, попивая чаек в прикуску с карамелькой, Марина рассуждала о преимуществах Витольда перед Андреем, в двадцать пятый раз слушая одну и ту же историю о ненаглядной кошечке Каламухина.
— …Утром она меня бууудит. Моя мама ей говорит: иди буди пааапу ('папа' — это я, это Клёпа так меня зовет). Знаете, Марина, она прекраааасно понимает человеческую речь! Вот я раньше думал — понимает только интонаааации. Ничего подобного! Вот мама пробовала говорить ей с одной и той же интонацией 'Иди буди папу' и 'Иди завтракать, папа тебя на кухне ждет'. И что вы думаете — прекраааасно понимает, куда нужно идти! Так вот, — прихлебнув из чашки, с видимым удовольствием продолжал рассказ Каламухин. — Приходит ко мне в постееель и целует меня в нос: 'Папа, вставааай!' А язычок у нее такой шершааавый-шершавый, как мелкая терка. И такой теплый! Ах, Марина, если б вы знали — насколько приятнее просыпаться от ее поцелуууя, чем от будильника! Я вообще будильник ненавижу, я маме запрещаааю его заводить. Если вдруг меня утром разбудит какой-то неприятный звууук, я весь день буду ходить хмууурым. Зато когда меня будит Клёпочка, я точно знаю — сегодня будет хороший день!
Марина тщательно сдерживала зевоту, периодически согласно кивала, демонстрируя участие в беседе, а сама думала невеселые свои думы. Ну почему такая несправедливость? Почему — если мужик надежный, то непременно зануда? Почему не бывает на свете таких, чтобы и сердцу дорог, и телу приятен, и для семейной жизни находка? Или все-таки бывают такие? Тогда где, в каких краях, в каких заповедниках они, такие, водятся? Где найти такого, чтобы надежным и верным был, как Каламухин, и восхитительно-задорным, умеющим возбудить одним лишь взглядом, как Потураев? Как скрестить ежа со змеей, чтобы получился не моток колючей проволоки, а замечательно-жизнеспособное существо, умеющее обороняться, как еж, и нападать, влезать в душу змеей?
А Витольд Теодорович, не замечая скуки на лице собеседницы, заталкивал в рот очередную карамельку и продолжал рассказ о Клеопатре, периодически гоняя конфету с одной стороны рта в другую, неприятно щелкая при этом ею о зубы:
— А потооом мы с Клепушкой зааавтракаем. Я открываю ей упаковочку 'Кити-кэээт' — о, Клёпа просто обожааает 'Кити-кээээт', это для нее лучший подарок! Ну разве я могу отказать своей малышке в мааааленькой слабости? Вот так и зааавтракаем вдвоем: она — любимым 'Кити-кэээтом', я — чем бог пошлет, вернее, что мааама предложит. Вы знаааете, Марина, у меня замечааательная мама! Вернее, у меня замечааательные родители. Вот только папа последнее время расхворааался, совсем уже стаааренький, а мама еще ничегооо, бойкая старушка. Они же меня родили, когда им было хорошоооо за сорок: маме сорок четыре, а папе вообще сорок восемь, представляяяете? Я у них, можно сказать, подарок с небееес. Всю жизнь пытались меня родить, а получилось лишь, что называется, под зааанавес. Я обязательно должен вас с ними познакомить. А то, не ровен час, папы не стааанет — я же себе никогда в жизни не прощу, что не позволил ему хоть на минуточку стать счастлииивым. Он уже так давно просит меня о внуууке. А где ж я ему внука возьму, если еще женооой не обзавелся? А что, Марина, не сходить ли нам с вами в кино вечеркооом? Я один, вы однаааа…