— Я, Витольд Теодорович, как раз не одна, у меня дочь растет, Аринка, ей уже четвертый годик идет. Вот как раз поэтому и не могу я пойти с вами в кино вечером. Мне Аринку нужно из садика забрать, ужин приготовить, о маме позаботиться. У меня ведь мама хоть и молодая еще, а инвалид — не смогла стойко перенести папину смерть. Так что, Витольд Теодорович, плохая из меня компаньонка получится, от меня одни только хлопоты да проблемы…
— Ну зачем вы тааак, — возразил Каламухин. — Какие же это хлопоты да проблееемы? Это же счастье, когда есть о ком забооотиться. Мне вот уже тридцать шееесть, а из близких — только Клееепа и родители. А у друзей ведь уже детки подрастааают. Так, может, давайте, как в песне у Кикабидзе: 'Вот и встретились два одиночества, разожгли у дороги костееер'. Может, стоит попроообовать? Я готов, хоть сейчас. Как вам мое предложееение?
Марина помолчала немножко, потом тихонько ответила:
— В той песенке еще продолжение имеется: 'А костру разгораться не хочется, вот и весь разговор'…
— Нуууу, на то она и песня — песни вообще всегда о несчастной любвиии. Мы же не в песне семью собираемся строить, а в жииизни. Так как — рискнем? Я так понимаааю, что нормально поухаживать за вами у меня шанса не будет: вы же постоянно то на рабоооте, то с ребенком, то с мааамой. Поэтому предлагаю пропустить этап настойчивых, длительных ухаааживаний, как невозможный к воплощению в жииизнь, и сразу перейти к этапу знакомства с родииителями. Как вам мой плааан? И, кстати, может, ради такого случая резко перейдем на 'тыыы'?
Глава 18
Резко перейти на 'ты' Марине не удалось. Она еще довольно долго периодически называла Каламухина на 'вы', даже после весьма скромного похода в загс. Нельзя сказать, что она была влюблена в супруга — вот уж ничуть не бывало, но надеялась, что стерпится — слюбится, ведь если человек хороший — почему бы и не полюбить?
После замужества Марина перешла на фамилию мужа, Аришенька же так и осталась Шелковской. Марина не хотела отказываться от своей фамилии, и совсем не по причине благозвучности — Каламухин хоть и не особо красивая фамилия, но и не какая-нибудь жуткая или вовсе неприличная. Причина была более весомая: по твердому Марининому убеждению, мать с дочерью непременно должны носить одну на двоих фамилию, дабы ребенок не стал задавать не слишком неприятные вопросы. Однако Витольд Теодорович в этом вопросе принял жесткую позу: его жена никак не может оставаться со своей девичьей фамилией, потому как мать его наследника непременно должна носить фамилию мужа.
Перспектива стать Каламухиной и без того не слишком радовала Марину, да делать было решительно нечего: негоже растить ребенка без отца. Пусть неродной, но мужчина в доме должен быть непременно: теперь-то, намучившись в гордом одиночестве, Марина это точно знала. А любовь… Что любовь? Разве на одной любви далеко уедешь? Что толку, если она и по сей день любит подлого своего Андрюшу Потураева? Кому от этого легче? Ей самой? Или, может быть, Аринке?
Нет, ничего хорошего в любви нету. Зря про нее столько сказок насочиняли, зря… Теперь Марина точно знала: любовь — зло, ее нужно уничтожать, вырывать из сердца с корнем, выкорчевывать. Без любви-то оно надежнее. Вот, например, к Каламухину, ныне законному своему супругу, Марина не испытывала ровным счетом ничего, кроме разве что некоторого уважения и благодарности. И что? Разве плохо строить семью на чувстве благодарности, на взаимном уважении? Каламухин загодя знал, что Аришка аж никак не может быть его дочерью, однако от этого Марина не была ему менее желанна, и уж тем более он не испытывал к ней презрения. А вот выйди она замуж за Антона, твердо убежденного в своем отцовстве, а потом вдруг каким-то образом узнавшего, что на самом деле Аришка вовсе не его дочь, — о, там бы без презрения и обидных упреков, впрочем, вполне Мариной заслуженных, не обошлось бы. Пусть Антон был во всех отношениях человеком куда более приятным, чем Тореадорович, но строить семью на обмане Марина не хотела. И в то же время была убеждена: узнай Антон правду — ни за что не женился бы на ней. Потому и не сожалела ни о чем. Судьба сделала свой выбор: Каламухин так Каламухин…
Жить молодые стали у старших Каламухиных. Тесная двухкомнатная квартирка со смежными комнатами никак не походила на райское гнездышко — молодые заняли дальнюю комнату, ранее безраздельно принадлежавшую Витольду. В проходной комнате ютились старики — совсем уже немощный восьмидесятичетырехлетний Теодор Иванович, практически не покидающий постели, и шустрая восьмидесятилетняя Ираида Селиверстовна. Назвать свекровь 'мамой' в первый же день у Маринки почему-то не получилось, а потому так и звала старушку по имени-отчеству, как в первый день знакомства, периодически спотыкаясь на неудобоваримом словосочетании.
Жизнь в чужом доме не просто с чужими родителями, а с родителями чужого мужчины раем показаться не могла даже с большущей натяжкой. Не немощь Теодора Ивановича раздражала Марину — это-то она как раз очень даже могла понять и принять, у самой мама больная. Больше всего раздражала любящая мамаша, Ираида Селиверстовна. Старушка действительно бойкая, как и предупреждал Витольд, но к тому же еще и дико ревнивая мать. Давние ее охи-вздохи по поводу сыновней неустроенности, неимения деток плохо сочетались с нескрываемой злобой в адрес появившейся вдруг незнамо откуда невестки. Худенькая, юркая Ираида Селиверстовна, казалось, никогда не спала: как бы рано ни проснулась Марина, а свекровь уже была на ногах, вся такая умытая-причесанная, пусть в простеньком, недорогом, но тщательно выглаженном платье — и боже мой, ни в коем случае не в халате! И всегда, каждую минуточку, хоть ночью, хоть в самый разгар рабочего дня (вдруг сынок забежит пообедать?), на кухонном столе драгоценного сыночка ожидала непременная тарелочка со свежими булочками ли, пирожками, бутербродами, накрытая чистеньким крахмальным полотенчиком.
С невесткой Ираида Селиверстовна предпочитала не разговаривать. Просто так, без какой бы то ни было причины — просто не разговаривала, и все. Смотрела на нее, словно на захватчицу, оккупантку, даже не пытаясь скрыть враждебный взгляд. Несмотря на то что обычно домой Витольд возвращался вместе с Мариной и Аришкой, кудахтала в прихожей сугубо над сыночком:
— Витенька пришел! Проходи, сынок, умывайся! Я тебе свеженьких блинчиков испекла!
А рядом с Витольдом толклись в тесной прихожей Марина с маленькой Аришкой, не смея без приглашения пройти в комнату, не говоря уже о кухне.
Готовить Марине тоже приходилось под зорким оком свекрови: та, словно издеваясь над невесткой, ни на минуту не покидала кухню, тщательно отслеживая процесс приготовления пищи неумелой невесткой. Словно подозревала ее в намерениях отравить драгоценного своего сыночка.
Аришку Ираида Селиверстовна тоже не замечала. Только тогда, когда ребенок вдруг забывал, что в этом доме нельзя шуметь, цыкала на нее злобно:
— Ша, девочка! Не видишь — Теодор Иванович отдыхает!
Наивная Аришка попыталась было назвать неласковую старушку бабушкой, да та так на нее гаркнула:
— Какая я тебе бабушка?! Я тебе Ираида Селиверстовна, бабушек ищи в другом месте!
Ребенок враз сообразил: бабушка у нее одна, баба Тоня…
А так как выговорить такое сложное имя с еще более сложным отчеством у Аришки катастрофически не получалось, она просто перестала обращаться к грозной хозяйке дома, в ее присутствии не осмеливаясь даже заговорить вслух, лишь шепча что-то на ушко маме.
Получила Ариша выговор и от Витольда, в первый же день назвав его папой. Впрочем, тот не стал кричать и топать ногами, объяснил ребенку спокойно, по-деловому, но от такого подхода у Марины на сердце стало еще тяжелее:
— Детка, я не твой пааапа. Я — Витольд Теодооорович, можно просто дядя Вииитя. Но я никогда не буду твоим пааапой.
Коротко и внятно. Никакой тебе лирики, никаких лживых попыток сблизиться с ребенком. Все предельно честно и откровенно: ты не моя дочь и никогда ею не станешь. Вроде и обижать не обижал, бывал даже иногда ласков с Аришкой, но чаще просто холодно-корректен, словно со взрослым посторонним человеком. В отношениях же с Мариной старался афишировать нежность и теплые чувства. Что уж он на самом деле испытывал к ней, неизвестно, но нежность и теплота его выглядели явно притянутыми за уши. Не грели Марину его комплименты, не трогало душу подчеркнутое внимание к ее проблемам…