— Ой, нет, он слишком большой. Я не выдержу, у меня все болит… Не надо, хватит, хватит…
Андрею вовсе не хотелось причинять ей дополнительную боль. Но и отказаться от намерений было уже не в его силах. 'Солдат' был в полной боевой готовности, рвался на поле боя, и утихомирить его теперь можно было только одним способом.
— Маленькая, я теперь уже не смогу, — прошептал Андрей в самое Маринкино ухо, в то же время пытаясь просунуть пальцы поглубже, отчего Марина издала сладострастный стон. — Уже поздно, лед тронулся. Я не хочу делать тебе больно, малыш, но с ним что-то надо делать, его как-то надо унять. Я без твоей помощи не справлюсь…
Марина, хоть и молила о пощаде, на самом деле совершенно не желала, чтобы все закончилось. Нет, теперь уже ее и саму сложно было остановить — разогрел ее Андрюша не на шутку. И тем не менее действительно боялась боли. Насколько приятнее были прикосновения его рук, его нежно-нахальные пальцы…
Но нельзя ведь думать только о себе! Как ни странно, невзирая на то что Андрей взял ее силой, против воли, лишил девственности, даже не заметив этого, не восхитившись ее чистотою, Марине ужасно, просто до умопомрачения, хотелось сделать ему приятное, хотелось отблагодарить за то наслаждение, которое ей подарили его руки. Она опустилась на колени, взяла в руки 'воина' и несколько мгновений любовалась им: надо же, какой большой, какой упругий. Гладенький, даже приятно держать его в руках. Чуточку осмелев, прикоснулась губами к самому кончику. 'Солдат' весьма ощутимо вздрогнул, напрягся, кажется, еще больше. Марина не знала, что нужно делать. Она, конечно, слышала об оральном сексе, знала, что обозначает это понятие, но сама никогда к этому не была причастна. Больше того, раньше содрогалась от одной мысли, что 'это' можно брать в рот, к 'этому' можно прикасаться языком. Теперь же 'это' не вызывало содрогания. Непривычное — да, волнующее — да, противное — нет. Нет, противно не было. Напротив, от 'воина' веяло такой силой, мощью. Ему хотелось покоряться, его хотелось покорять. И Марина, сложив язычок трубочкой, самым кончиком его несмело прикоснулась к 'воину'. Противно не было. Но и приятности особой она тоже не ощутила. Нет, ласкать руками — может быть, почему бы и нет, ведь это даже приятно. А вот языком… Ой, нет, ничего не получится…
И Марина вновь встала во весь рост.
— Ну что же ты, — разочарованно протянул Андрей. — Детка, я не смогу его так просто утихомирить. С ним надо что-то сделать. А причинять тебе боль я не хочу.
Марина прижалась к нему, ответила просительно:
— Не могу… Знаешь, я думала, сумею, но не могу. Пусть лучше снова будет больно…
Домой Марина возвращалась в сопровождении Андрея — Лариска решила остаться на даче в теплой компании своего Вовчика. Позвонила домой, уж в который раз воспользовавшись лояльностью родителей, как обычно сославшись на то, что заночует у мифической подружки. Андрей настаивал, чтобы и Марина поступила так же, отпросилась на ночь, да только с ее родителями такой номер не прошел бы ни при каких условиях и ни при каких обстоятельствах. Родители держали Маринку в строгости. Ладно еще — прийти поздно, хотя и это не приветствовалось, а уж ночевать — только дома. Никаких подружек, никаких иных 'уважительных' причин быть не могло: девушка должна спать дома. И точка.
Впрочем, Марине и самой не хотелось оставаться. Вернее, душою она готова была остаться на этой даче навечно, а вот тело ее против этого возражало категорически — больно было сидеть, больно было ходить. Только лежать можно было почти комфортно, без боли, да разве ненасытный Андрюша позволил бы ей лежать без дела?
Добирались до города последней электричкой. Кроме них в вагоне ехало еще четыре человека: одна парочка и двое пожилых людей. Молодежь, невзирая на присутствие посторонних, к моменту появления в вагоне Марины с Андреем достигла того момента, когда дальше — только непосредственный контакт. Несмотря на то, что еще несколько минут назад они с Андреем и сами занимались тем же, смотреть на влюбленных было противно: не надо бы так-то, при посторонних, некрасиво это, пошло…
Только сели на скамейку, как Андрюша, не теряя времени даром, тут же запустил загребущие свои ручищи под Маринкину блузку. Та резко одернула его, не слишком, впрочем, рассчитывая на успех. Однако Андрей почему-то послушно убрал руки. Шепнул на ушко:
— Только я тогда пересяду. Я не могу просто так сидеть рядом с тобой. Раз нельзя трогать, я буду на тебя смотреть.
И, устроившись напротив Марины, впился в нее взглядом. Та смущалась, отворачивалась, почему-то краснела, хотя куда уж ей после всего, что между ними произошло, краснеть? А Андрей, словно издеваясь, все смотрел и смотрел. И если поначалу взгляд его был слегка насмешливый, то вскоре усмешка пропала, уступив место задумчивости. О чем он думал, о чем размышлял в ту минуту? Или о чем мечтал?
Андрей не мечтал. Он бесконечно удивлялся. Сколько у него было баб? Были и легкие добычи, были и такие, победу над которыми надо было вымучить. Однако даже вымученная победа не приносила особой радости, и обычно он уже через пару дней устраивал охоту на новую жертву. Андрюша не любил монотонности и однообразия в сексе. Ему надо было много и разнообразней. И если 'много' ему в принципе могла дать и одна условная любовница, то 'разнообразней' получить от одной было крайне затруднительно. Не выходило у его подружек 'разнообразно'. И потому подружки в основном были разовые, как пластиковые стаканчики: использовал — выбросил.
Теперь же, глядя на смущенную Маринку, Андрюша ловил себя на том, что 'выбрасывать' вот эту легкую добычу ему почему-то не хочется. Да, она досталась ему практически даром, без особых стараний, без борьбы, без долгих ухаживаний и уж совсем без обещаний. По идее, он даже имя ее не должен бы помнить, ведь именно с целью не напрягать особо память он и пользовался всеми этими ласковыми прозвищами типа 'Маленькая', 'Сладенькая', 'Киска', 'Детка' и прочее. Однако ему почему-то доставляло необъяснимое удовольствие просто смотреть на нее, видеть ее смущение, ловить на себе ее молящий о пощаде взгляд, кричащий шепотом: 'Пожалей, не мучай, не смотри на меня так!'
Раньше он никогда не провожал всех этих 'Кисок' и 'Деток', независимо от того, где их 'окучивал' — дома ли, на даче. И какая ему разница, что уже поздно и последняя электричка может запросто махнуть девочке на прощание хвостиком? Это их проблемы, прекрасно знали, на что шли. Но почему-то Маринку не хотелось отправлять одну на станцию, да еще и мокрой дождливой ночью. Больше того, Андрей не сможет оставить ее одну и на вокзале: мол, до города я, как и обещал, довез, а дальше, детка, давай сама. Нет, он обязательно проводит ее до самого дома. И не только проводит. Уже в парадном он будет долго терзать ее в объятиях, мучая ее и себя, заранее зная, что продолжения не получится, и тем не менее даже от такой вот 'неоконченной пьесы' будет получать дикий восторг. К чему бы это?
А Маринка, уставшая уже отворачиваться от его пристального взгляда, ловящая его даже в окне вагона, словно в зеркале, взмолилась уже вслух:
— Не надо, Андрюша, не смотри так. Не надо…
И от одного голоса ее, от умоляющего тона, от того, как она произнесла его имя, Андрей понял: пропал. Вроде далеко не первая она называла его Андрюшей, но так, как она, с такой нежностью, к нему еще никто и никогда не обращался.