— Ничего не выйдет,— говорит капитан.— У нас есть порядок, который надлежит соблюдать.
Ирма начинает плакать.
— Их отшень просиль. Гер официр! Товарищ,— умоляюще обращается она к Ананьеву. Тот вскакивает.
— Ладно, капитан! Выпусти ты его. Подумаешь, куда он денется. Вот, сколько тут осталось?..— он снова достает часы.— Еще семь минут. Ведь Победа же, ты понимаешь.
Капитан молчит.
В это время где-то далеко за лесом взмывает в небо ракета, с ней рядом вторая, далекие очереди трассирующих рассыпаются в небе. Все в зале замирают в тревоге.
— Что это?
Схватив оружие, выскакивают на дорожку, но тревога напрасна. Слышно, как палят вдали вокруг — за рекой, в стороне дороги, где-то за парком. В разных местах в небе горят ракеты, и капитан первым догадывается.
— Это ж салют! Выбрось свои часы, майор!
— В самом деле! Славяне, а ну стрелянем! Чтоб в последний раз. Ну, раз-два — пли!
Нестройный залп звучит возле виллы, затем второй и третий.
— Ну вот! Ну вот, теперь ты веришь, капитан? Ведь Победа! Победа, ты понимаешь это?..
В свете, падающем из окоп, из раскрытой двери, майор обнимает капитана, затем Зину, которая счастливо льнет к нему, Васюкова. И тут они замечают, что на крыльце одиноко стоит старший техник-лейтенант, а за темным стеклом узкого окна тускло бледнеют два лица арестованных. Все входят в помещение.
— Слушай, капитан,— говорит Ананьев,— давай сюда твоего арестанта. Черт с ним, выпьем по-братски, все равно Победа!
— Ладно! — говорит капитан.— Эй, Гнидюк, выпускай арестанта. И того... немца тоже! Черт с ними!
Тихая ночь, в зале едва светит карбидный фонарь, на столе неубранные остатки ужина. На диване, раскинувшись, спит Ананьев, в кресле Зина. На разостланных на паркете шинелях спят разведчик и шофер Воробей. Рядом ворочается и садится Васюков.
— Нет, я в такую ночь не усну.
За столом в каменной позе сидит старший техник-лейтенант.
— В такую ночь можно и не поспать. Полезно подумать. Как жить, подумать.
— Чего тут думать? — говорит Васюков.— Главное, вот выжили.
— Мы-то выжили. А сколько не дожило. Подумать страшно! Я как подумаю, как представлю себе... Была жена, двое ребят...
— Погибли?
— В первый день. Под Волковыском на аэродроме. Отца и мать расстреляли. Брат в плену пропал. Младший. Старший под Будапештом погиб. И так, считай, в каждой семье. Ужас!
— Ужас, конечно. А все равно жить надо.
Старший техннк-лейтенант молчит, и Васюков начинает бессонно бродить по залу, ступая между спящими, приглядывается то к одному, то к другому. Прислушивается. Думает и вспоминает. Через распахнутую дверь проходит в кабинет, где на кушетке спит капитан и на составленных стульях конвоир. У окна сидит арестованный Терещенко. Он устало поднимает голову.
— Тихо,— шепотом говорит Васюков.— Чего не спите?
— Не спится,— так же шепотом отвечает Терещенко.— Не до сна мне.
— Да, скверное у вас дело,— понимающе говорит Васюков, садясь на подоконник. За окном едва брезжит рассвет.
— Хуже некуда.
— Судить вас будут?
— Судить, да.
— Как же это вы струсили?
Терещенко вздыхает и отвечает не сразу:
— Понимаешь, сам не пойму. Никогда со мной не было такого. Полтора года воюю. А тут... Как наперли они, ну и... Не выдержал. Побежал. За мной бойцы. Ну и смяли нас.
— Как раз в самый конец войны?
— Вот, думаю, в этом все дело. Конец войны. Жить захотелось. И появилась надежда выжить. Вот и не выдержал.
— Теперь припаяют.
— Что делать,— разводит руками Терещенко.
Они недолго молчат, потом Васюков говорит счастливо:
— Просто не верится!.. Просто не верится, неужели жить будем? Неужели мы выжили? Никогда не думалось...
— А я думаю: почему я не погиб? Почему меня не убили под Курском? На Сандомирском плацдарме. Или еще где. Зачем было доживать до такого... позора?
— Выжили! Это ж так повезло! Такое счастье! Неужели теперь до старости жить будем? — говорит о своем Васюков.
— И искупить вину невозможно. Поздно. Даже в штрафную поздно. Вот положеньице!..
Переполненный своим счастьем Васюков бредет по анфиладе комнат, поднимается на второй этаж. Всюду тихо. В окнах светится первый рассвет, Васюков счастлив и задумчив. Он выходит через распахнутую дверь на балкон, вдыхает утреннюю свежесть. Тихо дремлют рядом вершины лип с едва распустившимися листочками, в полусотне шагов блестит река. Облокотись на перила, он смотрит на светлеющий закраек неба и вспоминает год сорок первый — гибель старшины Карпенко в окопе, подвиг Свиста. Потом переносится в сорок третий, и перед его взором проходят лица бойцов-автоматчнков Чумака, Кривошеева, Шапы, лейтенанта Гриневнча и Ананьева, старшего лейтенанта в фуражке и мокрой плащ-палатке...