В городе немало красивых по архитектуре зданий: учительская и духовная семинарии, реальное и речное училище, Алексеевская женская гимназия, Общественное собрание, магазины Чурина, Кунста и Альберса. Некоторые особняки напомнили Логунову такие же частные дома в Петрограде или Москве.
Резким контрастом буржуазным кварталам была Забурхановка с ее узкими улочками, на которые со всех дворов смотрела нищета.
На улицах встречались вооруженные штатские, которых Логунов затруднился бы причислить к красногвардейцам: это гражданская милиция Благовещенска, своего рода буржуазное ополчение. Разъезжали казаки в полном вооружении на сытых конях, веселые и нахальные. Но мелькали и рабочие куртки, красные повязки на рукавах, простые, симпатичные лица.
«Да-а, обстановочка», — подумал Логунов, останавливаясь послушать уличного оратора, собравшего с полсотни слушателей.
— Граждане! Дамы и господа! Гибнет Россия! — патетически восклицал хорошо одетый господин. — Не сегодня-завтра немцы возьмут Петроград. Сто тысяч военнопленных на Дальнем Востоке получат оружие. Что будет, вы подумайте?..
— Вре-ешь, немцев побили! Под Псковом, слыхал? — крикнули ему сзади.
— Господа, дайте же человеку говорить. У нас свобода слова.
Тот же звонкий веселый голос:
— Вношу предложение: лишить свободы слова тех, кто звонит впустую!
— Го-го-го! Правильно-о!
Логунов протолкался вперед и дернул, оратора за рукав:
— Кати-ись отсюда! Ну?..
— Позво-ольте...
— Без разговоров, — сказал Логунов.
Рядом с ним уже стояли трое солдат и два красногвардейца — подошедший патруль. Оратор поспешил затеряться в толпе.
— И что за люди! — сказал солдат. — Он тебе, парень, все так распишет — и реки молочные, и берега кисельные, и пряники медовые, — уши развесишь. А вот вникни — в тех речах смыслу нет. И то и се, а больше — вокруг да около. Нет у него, сердечного, ни ума великого, ни понятия настоящего об интересе людском. Слова одни. И не разберешь, что ему надо.
— Захомутать тебя снова, вот что, — сказал красногвардеец.
— Ну это... я не дамся. Мне Ленин глаза-то открыл.
Лицо у солдата суровое, с резкими чертами, чуть асимметричное. Но, когда он улыбался, выражение его смягчалось и было приятным.
Логунов с ними дошел до здания, где помещался Благовещенский Совет. Спросив одного, другого, он попал наконец в комнату, где за большим канцелярским столом по-хозяйски расположился боцман.
— А дальше что? Что вы хотите? — нетерпеливо спрашивал он у стоявшего перед ним человека, желая поскорее добраться до сути дела. Но тот говорил так витиевато, что терпение у боцмана лопнуло. — Ты что мне голову морочишь? — рявкнул он. — Закрыли винный склад? Правильно, что закрыли. Пошлем к тебе наряд, чтобы бутылки поразбивали. А что?.. По-твоему, надо народ спаивать? Советская власть этого не позволит. Советская власть...
Лицо боцмана — круглое и рябоватое, с прямым подбородком — показалось Логунову знакомым. Подумав, он вспомнил, что видел боцмана в Гельсингфорсе, когда миноносец «Решительный» стоял там у стенки. Два или три раза они сидели за кружкой пива в портовом кабачке.
Дождавшись ухода лавочника, Логунов подошел к боцману и поздоровался.
— Привет, Балтика! Не узнаешь?
Боцман окинул его взглядом.
— Здравствуй!.. Что-то не могу признать, — ответил он, подозрительно оглядывая Логунова. Очевидно, уловив в лице матроса смутно знакомые черты, он все больше и больше морщил лоб, но так не узнал его, пока Логунов сам не напомнил обстоятельства их первой встречи.
— Ну-ну. Ах, черт! Так это ты? — лицо боцмана расплылось в широчайшей улыбке. — Здорово, браток! Вот Балтика, куда ее штормом не кинет! Нет, ты видал этого гуся? Сукин сын. Вином ему торговать на пользу народу. Тоже радетель. Тьфу!
Свою речь боцман пересыпал забористыми словечками. Он с жадностью расспрашивал о новостях, о положении дел в Главной базе.
Логунов рассказал, как восстанавливаются башенные лодки «Смерч» и «Шквал», что сормовки «Бурят» и «Монгол» уже укомплектованы командами и с началом навигации выйдут в плавание.
— Ого! Неплохо. Да нашего «Орочанина» прибавить. Совсем неплохо, — шумно порадовался боцман. — Послушай, ты не знаешь, что это за фигуры? Оставить их или выбросить? — вдруг спросил он, показывая на свой стол.
Сбоку массивного письменного прибора из красноватого мрамора с белыми прожилками стояли две изящные бронзовые фигурки. Логунов не знал, что они представляют собой, но обратил внимание на удивительную гармонию в изображении человеческого тела.