— Ушла-таки. Ну, молодец! — громко и одобрительно сказал Савчук — высокий, могучего сложения человек в офицерской шинели без погон. Он только что подошел, видел все со стороны. — Теперь не догнать.
Матрос, помахивая топором, обрубал сучья.
— Эй, работнички! За простой денег не платим, — весело скалясь, крикнул он.
Завизжала пила. Дружный перестук топоров откликнулся эхом в чаще.
— Вот эта чурочка по мне. В самый раз, — сказал Савчук, когда пильщики откряжевали толстую комлевую часть поваленного дерева.
Он приподнял кряж за один конец, поставил его на попа, чуть нагнулся и ловким слитным движением рук и всего напружинившегося корпуса легко вскинул чурку себе на плечо. Твердо зашагал по тропе к паровозу. Встречные сторонились, уступали дорогу.
Повеселевший машинист суетился возле паровоза, что-то подвинчивал, подкручивал. Его помощник и кочегар грузили заготовленный швырок на тендер.
Часть пассажиров осталась в вагонах, шипя и шушукаясь.
Логунов мимоходом распахнул одну дверь, вгляделся:
— А, бела кость! На дармовщину проехать метите, господа почтенные?
Повернулся и пошел прочь. За спиной у него явственно прозвучало:
— Хамье!
Матрос одним прыжком вернулся к дверям.
— Кто гавкнул?
Молчание. Острые ненавидящие взгляды.
— У, сучье племя! — Логунов с силой захлопнул ржавую дверь и пошел в лес за очередной ношей.
К вечеру паровоз поднял пары, и поезд тронулся.
Сопки за окном вагона сменились унылыми кочковатыми марями с блеклой травой поверх снега, худосочными березняками и редкими дубовыми рощами. Мелькали станции: Тихонькая, Ин, Волочаевка — глухие, безвестные места.
Случайная остановка встряхнула людей, перемешала, сгруппировала наново: два лагеря оказались в поезде, как и во всей стране. Но вряд ли кто знал тогда, что пути пассажиров еще не раз скрестятся, и кровь ляжет между ними, и не один сложит голову в этом далеком краю.
Утром следующего дня Василий Приходько, Игнат Коваль, Саша Левченко — на фронте они составляли один пулеметный расчет — и прапорщик Савчук, возвращавшийся вместе с ними домой, стояли у выхода с перрона хабаровского вокзала. Ждали замешкавшегося Логунова.
Мимо них текла толпа пассажиров с чемоданами, баулами, мешками.
Молодой щеголеватый хорунжий Варсонофий Тебеньков, встречавший двух приезжих в штатском, узнав Приходько, весело поздоровался:
— Здорово, Василий! Домой?
— Так точно, домой, — сказал Приходько.
— Кланяйся нашим, если увидишь. В поселок заглянешь, надеюсь?
— Видать, придется. — Приходько был доволен, что встретил земляка.
Коваль с мрачным неудовольствием разглядывал сияющие погоны хорунжего.
— Однако они тут спокойно живут, а?..
Савчук нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Он думал о матери, с которой скоро встретится.
Много их, молодых и сильных парней, отправилось с этого вокзала на войну, а кто вернулся? Сколько пережито за эти годы, сколько передумано!
Но как хорошо вернуться домой!
Савчук разглядывал знакомое деревянное здание вокзала с трехскатной крышей, облупившейся краской на стенах и замерзшими окнами; и станционный колокол, возвестивший гулким ударом возвращение Савчука в родной город; и торопливых пассажиров, совершенно равнодушных к этому событию, занятых лишь собственными делами.
— Ну вот и матрос! — сказал он с облегчением.
Логунов бережно вел под руку молодую женщину с грудным ребенком на руках. Поддерживая ее за локоть, он другой рукой волочил чемодан, баул и свой матросский сундучишко.
— Понимаете, расхворалась гражданка... И знакомых никого нет.
Савчук побежал за извозчиком. Он застал последнего, но и тот уже был занят. Плотный пожилой мужчина и форменном железнодорожном пальто, откинув потертую полость, усаживался в санки.
Савчук ухватился за вожжи.
— Гражданин, надо свезти больную. Не будете ли вы так любезны?
— А мне, собственно, какое дело? — равнодушно сказал седок. — Пустите повод! — и сделал знак извозчику, чтобы тот трогал.
Савчука обдало жаром.
— Ты кто — че-ло-век?.. А ну, выметайсь!
Должно быть, выражение его лица в эту минуту было страшным: седок, не прекословя больше, выскочил из саней.
Больную усадили в санки, закрыли ей ноги медвежьей полостью. Логунов уложил вещи, поставил рядом свой сундучок.
— Если позволите, — провожу.
Застоявшиеся лошади с места пошли шибкой рысью.