Василий приветливо улыбнулся Саше, сказал, кивком показывая на коня:
— Беда! Зверь.
— Ездока надо.
— Надо, — согласился Ташлыков. — Папаша-то твой отяжелел. Прежде, бывало, прямо с земли — и в седло. Вскочит — и полетел. Уж у него кони всегда звери. Себе под стать подбирал.
— Да, он коней любит.
— Любит, — с горечью сказал Василий. — Известно, конь — бессловесная тварь. Нешто к человеку так относятся?
«Не любят отца, — подумал Саша. — Не любят, а боятся».
Они два раза молча обошли двор. Саша попросил:
— Дай-ка повод я повожу.
— Гляди, сомнет.
Жеребец покорно поплелся за Сашей, подбирая на ходу клочки сена, разбросанные по двору.
— Вот видишь, идет, — торжествующе говорил Саша.
— Значит, кровь чует, — заключил Василий.
Саше было приятно слышать это.
Но радовался он преждевременно. Жеребец неожиданно рванул повод, вздыбился, опрокинул Сашу грудью и поскакал к воротам.
— Держи-и! — заорал Василий, спеша наперерез.
Жеребец ловко увернулся от него и побежал в обратном направлении. Саша, прихрамывая, поплелся за ним.
— К забору, к забору прижимай! — командовал Василий, тревожно оглядываясь на окна.
Откуда-то выскочили собаки и с лаем устремились за жеребцом. Поднялся шум, гвалт.
— Это что? — загремел вдруг с крыльца голос Левченко. — Мерзавцы! Прохвосты!..
Собаки мигом убрались со двора. Нерон, отбежав в дальний угол, заступил повод и тоже остановился, поводя боками. Тут его и схватил подоспевший Василий.
Левченко, как был в рубахе, без шапки, крупными шагами пересек двор. Жеребец попятился к самому забору.
— Ты что, подлец! Коня покалечить хочешь?
Привычно коротким тычком он хотел ударить конюха в подбородок. Но Василий, не выпуская повода, перехватил его руку и с неожиданной силой пригнул ее книзу.
— Воля ваша, а только я больше бить себя не позволю. Хватит, — твердо сказал он, не спуская с хозяина загоревшихся недобрым огнем глаз. — Не позволю! Слышь, хозяин, — не трожь. Ну! — крикнул он, делая шаг вперед и оглядываясь на лежащее неподалеку полено.
Алексей Никитич в изумлении отступил назад.
— Возьми расчет. И чтоб духу твоего тут не было.
— Воля ваша, — упрямо твердил Василий.
— Ну и убирайся к черту!
Левченко повернулся спиной к конюху. Но тут Саша, возмущенный до глубины души, бледный и дрожащий, бестрепетно заступил ему дорогу.
— Послушай, отец!
Он хотел говорить спокойно и твердо, но не мог. Алексей Никитич сверху вниз поглядел на сына. - Ну?
— Василий не виноват. Это я упустил коня.
— Все равно. Я сказал — расчет, так и будет
Василий молча посмотрел хозяину вслед, сплюнул и повел жеребца в конюшню. Через полчаса он прощался с Сашей и говорил, усмехаясь в черную бороду:
— Развоевался твой папаша не ко времени. Укоротят. Ей-богу, укоротят.
Завтрак прошел в угрюмом молчании. Саша ел, не поднимая глаз от тарелки. Алексей Никитич метал грозные взгляды, и Соня ни жива ни мертва ходила вокруг стола, предупреждая его желания. Мавлютин тоже был погружен в свои думы.
Часы медленно отзвонили десять. Все вдруг, хотя и с разными чувствами, вспомнили о демонстрации. Это и было то неприятное, о чем помнил и не хотел думать Мавлютин. От большевистской демонстрации он не ждал ничего хорошего, однако и его потянуло на улицу.
— Все-таки любопытно взглянуть, — процедил он сквозь зубы.
Алексей Никитич надел пальто, но потом сердитым движением сорвал его с плеч и облачился в полушубок. Мавлютин криво усмехнулся:
— Мимикрия?
— Природа не глупа, — коротко отрезал Левченко.
Против их ожидания на улице было людно. Чистая публика парочками фланировала по тротуару. Знакомые раскланивались друг с другом. Только на лицах была заметна плохо скрытая тревога.
— Вы знаете, Русанов демонстрацию не разрешил, — сказал лесозаводчик Бурмин, поклонившись Алексею Никитичу.
— А кто его послушает, — проворчал Левченко.
— Нет, в самом деле. Если солдаты не пойдут, — не посмеют же они нарушить приказ! — то прочих можно разогнать казаками. Уссурийцам только мигни.