Разговорились. Вначале о делах общих, ни к чему не обязывающих. Но нам-то нужен был материал для газеты, интересные и конкретные факты. Как повернуть разговор в желаемое русло?
И подполковник А. И. Пешков, видимо, понял меня.
- Товарищ Ворошилов,- обратился он к сержанту, сидящему направо от него,расскажите-ка корреспондентам, как ваш пулеметный расчет сорвал атаку вражеского батальона на Пилице.
- Да обыкновенно, товарищ подполковник,- смутился от оказанного ему внимания сержант.- Как только они пошли, мы и решили не спешить, а дать им приблизиться. Чтоб, значит, наверняка. Ну, они идут, а мы ждем. Метров на сто подпустили. А затем - с рассеиванием по фронту... Сколько положили их, сказать затрудняюсь. Комбат потом подсчитал, что не меньше шестидесяти...
- А каковы общие потери врага в том бою? - спросил я.
Ответил капитан Емельянов:
- До ста тридцати солдат и офицеров.
- А ваши потери в батальоне?
- Восемь убитых и четырнадцать раненых.
- Вражеская пропаганда утверждает,- снова поняв, к чему я клоню, сказал подполковник Пешков,- будто германский солдат имеет большое превосходство над нашим, советским. Поэтому-то, дескать, это и позволяет ему одному побеждать в бою едва ли не пятерых русских. Что вы на это, товарищи, скажете?
- Чепуха! - первым отозвался капитан Тышкевич.- Взять, к примеру, хотя бы мою роту. С того момента, как мы вступили в бои, потери роты составляют девять убитыми и двадцать два ранеными. А гитлеровцев накрошили далеко за сотню, да два десятка взяли в плен. Вот ведь какая арифметика получается.
- Разрешите, товарищ подполковник? - подал голос старшина Приходько, командир артиллерийского расчета.
- Пожалуйста, Иван Прокофьевич,- кивнул Пешков.
- Я, товарищи, хочу вот про что сказать... Мой расчет только за пять дней боев уничтожил три орудия, четыре станковых пулемета, подбил два танка и бронетранспортер. Подсчет точный, это на глазах у нашей пехоты произошло:.. В расчете же - лишь двое раненых. Так на чьей же стороне превосходство?..
Словом, разговор получился очень интересным. И главное, сам собой определил тему для будущей статьи - чей же солдат более стоек в бою, наш или германский?
* * *
Получил письмо от Федора Петрякова.
"Извините за долгое молчание,- писал он.- Оно случилось не по моей вине, а ввиду неприятных обстоятельств. В общем, я снова был ранен. И на этот раз, пожалуй, посерьезнее всех других.
Сам факт ранения, вернее, то, как оно произошло, до сих пор не дает мне покоя. Не физически, нет, физически я уже окреп. А морально. Точнее психологически...
Чтобы вам было понятнее, расскажу об этом происшествии подробно. Там, на магнушевском плацдарме, бои, как вы должны знать, не утихали ни днем, ни ночью. Гитлеровцам очень хотелось столкнуть нас в Вислу. А нам был тут дорог и крайне необходим каждый вершок земли...
Как-то мы взяли высотку. Только расставили орудия, как началась вражеская контратака. Открыли по гитлеровцам огонь прямой наводкой. Выбиваем их десятками, а они все прут. Как потом выяснилось, фашисты были вдрызг пьяные. И вот фашистов двадцать во главе с молоденьким офицером ворвались-таки на высоту. Пришлось пустить в ход автоматы и гранаты. Уложили всех до единого.
Затем я распорядился собрать трофейное оружие, а убитых гитлеровцев сложить пока в овражек, чтоб не мешали... Тут подходит ко мне сержант Цаплин и докладывает, что офицерик-то тот, оказывается, жив, нужно перевязать его. Взял я свой индивидуальный пакет, пошел вместе с сержантом. Подходим, офицерик действительно стонет, что-то говорит, показывая на живот... Я расстегнул его мундир. Так и есть, ранен в живот. Рана приличная, я наложил на нее весь пакет. "На носилки,- говорю своим бойцам,- и в санбат". Сказал, а сам повернулся и пошел. И тут-то он в меня целую обойму разрывных пуль выпустил. По ногам и пояснице. Кто-то из наших оплошность допустил: не изъял у раненого второй парабеллум...
Нет, это ж надо! Я ему помочь пришел, перевязал. А он, подлюга, начал мне в спину стрелять.
Нормальному человеку такое трудно понять. Не понимаю и я, хотя знаю, что идет война, понимаю и вижу, что такое фашизм.
А теперь я вам расскажу о нашем Человеке. Не зря пишу это слово с большой буквы. Я считаю этого человека великим, хотя он и является самым обыкновенным, самым простым. Зовут его Марсель Вахитов. По национальности он татарин, работает хирургом в нашем госпитале. Майор медицинской службы. Чтобы вы знали, врачи в госпиталях работают по 24 часа в сутки. Они все герои, и история когда-нибудь воздаст им должное...
Но о Вахитове. Сделал он однажды очень сложную операцию, вышел в соседнюю комнату, снял резиновые перчатки, халат и... рухнул на пол. Ну тут, естественно, все засуетились, уколы и все другое необходимое ему сделали. И знаете, какой поставили диагноз? Голодный обморок! Вы понимаете, в военном госпитале, где питание почти что санаторное, где хирургам к тому же ввиду колоссальных нагрузок положен еще и доппаек,- и голодный обморок!
И что же выяснилось? Майор Вахитов, оказывается, квартирует у одной старушки, на руках у которой четверо внучат-сирот. Вот он весь доппаек, а впридачу и львиную долю от завтраков, обедов и ужинов отдавал этим сиротам...
Вы помните соратника Владимира Ильича Ленина - Цурюпу, наркома продовольствия? Помните его голодный обморок в кабинете Ильича? Я не боюсь ставить в один ряд Цурюпу и Вахитова, потому что ими руководило одно и то же чувство - Человечность!
Лично я считаю это подвигом. Равным самому выдающемуся подвигу на фронте.
Я уже хожу, иногда даже и без костылей. Но поговаривают, что меня могут списать по чистой и дать инвалидность. Я пока молчу, терплю любые речи, любые прогнозы. Ну, чудаки, они еще не знают, с кем имеют дело! Разве Петряков может быть инвалидом?
Но это - в будущем. А сейчас я шлю вам свой тыловой привет и с нетерпением жду встречи на фронте. Может, даже в самом Берлине".
Думается, что это письмо в комментариях не нуждается...
* * *
Вместе с передовым отрядом 5-й ударной армии догнали на восточном берегу реки Нотец танкистов 2-й гвардейской армии генерала С. И. Богданова. Начальник штаба 47-й гвардейской танковой бригады предложил посмотреть за реку - там начиналась уже Германия...
В бинокль хорошо были видны заснеженные поля, разбросанные по ним красные, видимо кирпичные, дома, окруженные надворными постройками и садами. И - ни одного человека, ни одной машины, ни одного дымка над домами.
- По данным разведки, население эвакуировано, а дома превращены в огневые точки,- пояснил начальник штаба.
К роще на нашем берегу подъехала колонна саперной части. На машинах лежали понтоны, пролеты моста, железные балки, шпалы, доски. А затем туда же подошла тридцатьчетверка, и из нее вылез генерал.
- Начальник штаба армии Радзиевский. Прошу прощения, мне надо к нему,сказал нам подполковник и бегом направился к танку.
В роще, около которой остановились саперы, тоже стояли обсыпанные снегом Т-34. У одной из машин рослый старшина писал масляной краской на дощечке: "Вот она, Германия!" Я поинтересовался, где танкисты взяли краску.
- С самой Вислы с собой везем. И вот дождались. Завтра воткнем столб на той стороне и прибьем к нему эту доску. Пусть все знают, на какую землю ступают...
Я проходил мимо танков и видел возбужденные лица их экипажей. Не надо было спрашивать, какие чувства владеют сейчас людьми, о чем они думают, что вспоминают. Ведь перед ними лежала фашистская Германия, страна, развязавшая войну, войска которой осквернили их родную землю, разрушили и сожгли тысячи городов и сел, убили, уморили голодом миллионы советских людей...
Прибыли зенитчики. В небе начали барражировать советские истребители. Артиллеристы устанавливали орудия, стволы которых были повернуты в сторону Германии...
Вечером в бригаде состоялся митинг. На нем работник политотдела армии разъяснял танкистам историческое значение выхода наших войск к границам Германии. В частности, сказал: