— Об этом позаботятся… — Денисов объяснил, где находится отдел на вокзале. — Приедете завтра. С паспортом. Я выписываю вам повестку.
— Что-нибудь случилось с Бухгалтером?
Денисов спросил в свою очередь:
— Что вы можете сказать о нем?
Альтист пожал плечами:
— У него были деньги. И немалые. Вам известно?
— Почему он выскочил из поезда?
— Не знаю. Дело, по-моему, не в восьмистах рублях, которые он выиграл.
— Что-нибудь заподозрил? — Денисов знал, что так оно и было, но ему хотелось услышать ответ Альтиста.
— Вряд ли. Мы вели игру достаточно тонко…
— В чем же дело?
— Понятия не имею.
— Может, в том человеке — с полотенцем? — вступил в разговор Долговязый. — Он себя странно вел.
— Мордастом? — Альтист покачал головой. — Он не имеет отношения.
— Вы видели его у „Союзпечати“? — спросил Денисов.
— Да. Там пассажиру стало плохо. Он помогал до прибытия „скорой“. Кандидат наук… Или доктор. Тот, из „скорой помощи“ у него учился…
— А Немец? Вы его видели раньше?
Альтисту, наконец, удалось подхватить сына на руки.
— Не видел. Вчера, между прочим, он тоже приезжал в Аэропорт.
— Он рассказал об этом?
— Дежурная на выдаче багажа узнала его, поздоровалась: „Сегодня опять провожаете?“
— „Провожаете“? А как вел себя Немец по отношению к Пименову?
— У Немца была странная власть над ним. Я слышал, как он сказал: „Делай, что говорят!..“ И еще: „В твоем положении не выбирают…“
„Любопытно…“ — подумал Денисов.
Долговязый воспользовался паузой:
— Могу я передать несколько слов Лизе? — Он обернулся к Альтисту. — Позвони, пусть принесет сигареты и теплые носки. — Александр Ефимович был в своем амплуа. — Май, а холодно! И еще носовых платков…
— Извините, что задержал, — Денисов поднялся из-за стола. — Вы свободны. Закон разрешает нам три часа для разбирательства. Это необходимо, если кто-то настаивает на том, что он дон Мигель Сервантес де Сааведра.
Доставленный поправил полотенце на шее.
— Какая разница, если речь идет о квитанции за безбилетный проезд? Надеюсь, в истории большой литературы этот факт пройдет незамеченным. Михаил Семенович Савельев или дон Мигель Сервантес де Сааведра… В институте я был известен под обоими этими именами.
— Вы заканчивали первый медицинский?
— Было.
— И работаете в их базовой клинике. У профессора…
— Вы звонили туда?
— Пришлось звонить профессору домой. Вы ведущий хирург, ведете весьма интересную работу.
— Это он сказал?
— Да.
— Считается, что мы принадлежим к разным школам.
— Еще раз извините.
— Я не в обиде. Увидел много поучительного. Мне всегда казалось, что аферистов пора заносить в Красную книгу…
— Так пока еще вопрос не стоит.
— Что им будет? — спросил Савельев.
— Каждому — свое. Во всяком случае, продолжать прежнюю деятельность им не позволят… Вы в метро? — Денисов шел на вокзал, обоим было по пути.
— Да. Обидно: каждый в жизни должен найти работу по душе.
— Кем показался вам Бухгалтер? — спросил Денисов. — Какого вы мнения о нем?
Хирург задумался.
— У него какие-то трудности? Мне он показался до смерти запуганным. Лицо пастозное, отеки… Все время тер ладони.
Денисов перевел разговор.
— Что у вас с горлом? — он показал на полотенце.
— В лесу был. Да вот подхватил ангину. Теперь, кажется, уже лучше.
Денисов улыбнулся:
— Набор домашних средств лечения известен…
— Даже слишком.
— Приедете домой, согреетесь… — На этом можно было ставить точку.
— Пожалуй. Хотя… — Медик как-то болезненно покривил рот. — Не хочется. И, честно говоря, не с кем теперь… — Он погладил короткий серебристый ежик на голове.
Денисов внимательно взглянул на него.
— Помните, у Евгения Винокурова? — Савельев помолчал. — „Ушла?“ И я сказал: „Ушла“…»
Времени для разговора не осталось. У метро хирург, прощаясь, подал руку:
— Порою очень важно, чтобы было кому сказать: «Горло болит», «Книжку потерял…» Или даже такой пустяк: «А я сегодня весь день провел в лесу»… Согласны?
Денисов пожалел о том, что должен спешить.
— Удачи, — пожелал он.
— Вам тоже. До свиданья.
Денисов повернул к платформам. Вокзал затихал. Поток пассажиров напоминал теперь прерывающийся ручеек, устремившийся к одной-единственной — последней — электричке. Все остальные пути были заняты поездами, остававшимися ночевать у платформ — холодными, неосвещенными.