Англичане осмотрели ламаистский храм под Мукденом и собирались в Фушун, но Мурусима увлек их в Гирин, сказав, что в Фушуне — чума.
Фушун — после подавленного восстания — был почти мертв. В раскрытых и растерзанных домах ютились псы, на задворках валялась трупы. Дымились развалины заводов. Японские инженерные батальоны, работая день и ночь, чинили пути.
Фушун был мертв, но Мурусима не лгал: зараза от него шла по всей стране. Она была страшнее чумы, потому что не знала противодействия, от нее нельзя было спастись. Еще и теперь гонялись за дезертирами из полков карательной экспедиции и, прибирая город, молчали о том, что на местах самых ожесточенных схваток не найдено было ни одной винтовки, ни одного целого патрона, — все подобрал и унес с собой разбежавшийся из Фушуна народ. Каждое слово о Фушуне было заразой. Шахты стояли, заводы были безлюдны, и пожар в дайренских портовых депо закончился лишь на днях.
В Гирине гости осмотрели новый военный завод и получили разрешение на беседу в камере военной тюрьмы со знаменитым Тян Пин-веем, командиром партизан на границе Кореи. Это был человек лет сорока пяти. Его обвиняли во взрыве тоннелей и железнодорожных мостов.
В Синцизине, столице Маньчжоу-Го, их принял главнокомандующий Минами. По дороге в штаб Мурусима сообщил англичанам, что Минами прозван «завтрашней звездой».
— Я предпочел бы в своем прозвище что-нибудь вчерашнее, конкретное, — пошутил Нельсон.
Минами, слывший умным генералом и дальновидным политиком, встретил журналистов подозрительным молчаливым поклоном.
Мурусима изложил генералу желание трех английских гостей написать книги о роли Японии в Азии.
— О степени ее готовности к этой роли, — поправил Чарльз.
Генерал с почтением поглядел на журналистов.
— Хорошие книги, — произнес он задумчиво, — встречаются реже, чем хорошие люди. Мне так кажется.
— Генерал, наши друзья больше чем хорошие люди, они — дельные люди, — Мурусима с гордостью поглядел на англичан.
— Я знаю, англичане всегда отличались деловитостью, — с легкой иронией произнес Минами.
Не теряя времени, Мурусима изложил генералу программу действий англичан в Маньчжурии, как будто угадывая ее в глазах генерала, который даже казался несколько удивленным, что он так хорошо понят без лишних слов.
Он кивал головой, негромко приговаривая:
— Мир, мир, мирная работа, да, да.
— Английское общественное мнение ждет от Японии решительного взгляда на Север, — сказал Нельсон. — Сегодняшняя позиция Японии, теснящей нас на юге Азии, в то время как ею еще не освоен северо-запад…
— Мир, мир, господа, — тихонько, по-старчески, твердил Минами. — В наше время лучший полководец тот, кто выиграл кампанию, не дав ни одного сражения.
— Можно ли, — спросил Чарльз, — ожидать, что партизанская война будет в этом году закончена, а антияпонское движение в городах приостановлено?
— Война? — спросил главнокомандующий. — Умиротворение нами Маньчжурии, господа, началось в год барана. В этот год никогда не бывает войны.
Минами недоуменно поглядел на Мурусиму, и профессор отрицательно покачал головой, делая вид, что он не понимает, о какой войне спрашивают их гости.
— Не разрешит ли генерал объехать некоторые участки вдоль советской границы? — спросил Локс.
— О, такая скука, такая грязь, — поспешил сказать Мурусима.
— Генерал, что позволите вы передать от вашего имени английскому обществу?
— Я не имею поручений от императора сообщать что-либо английскому обществу, господа.
— Быть может, вы скажете что-нибудь нам в качестве руководящей мысли, пожелания?
— О нет, нет. Ваша доброта не имеет границ.
Генерал похлопал себя по колену и вежливо улыбнулся, наклонясь вперед и делая вид, что поднимается.
Когда садились в машину, Нельсон сказал:
— Есть такая китайская народная сказка. К богатому Туе пришел бедняк просить помощи. Чтобы отделаться, богач сказал: «Я окажу помощь, если ты правильно ответишь на мой вопрос». Бедняк согласился. Тогда богатый спросил его: «Который из моих глаз стеклянный?» Бедняк ответил: «Правый — стеклянный». Богач удивился и спросил бедняка, как он мог узнать это. Бедняк говорит: «Я сразу узнал, который твой глаз стеклянный. Он на меня так жалостливо посмотрел». Нужны комментарии?
— Скромно предполагаю, что у генерала оба глаза стеклянные, — вставил Локс. — Доброты и наивности он предельной.
— Если бы он не был японцем, я бы сказал, что его сочинил Диккенс.
Из Гирина их повезли в Корею.
Вагоны экспресса были комфортабельны по-американски. Метрдотель во фраке принимал их заказ на ужин в уютном и дорогом поездном ресторане. За столиками сидело много японских купцов.
— Вы посмотрите, — сказал Нельсон, — как они едят мандарины. Снимут шкурку, обсосут мякоть и выбросят. Таков японец — он все на свете только обсасывает.
Мурусима улыбнулся и, с шумом вбирая в себя воздух, вежливо сказал:
— И это надо уметь, господа.
Вдруг радиорупор прервал веселую песню, смятенный голос прохрипел: «Русскими убит доблестный капитан Якуяма. Позор нам».
Мурусима схватился за голову. Лицо его пожелтело.
— Это был святой человек! — закричал он. — Святой и прекрасный человек! Мой ученик, радостная, простая душа, ученый.
Он хрипло завизжал, руки его тряслись.
— Надежда нации! — кричал он. — Свет доблести и чистоты, милый, простодушный Якуяма!
Англичане взяли Мурусиму под руки и увели в купе.
Он выпил немного рому и тотчас лег, совершенно изнеможенный. Когда англичане покинули его, он раскрыл свою записную книжку и привел в порядок счета. «Теперь надо держать ухо востро, — сказал он себе. — Наши, видно, решили начать дело на севере».
— О, господи, Иисусе Христе! — прошептал он, крестясь, как истинный православный.
В начале марта японская главная квартира в Манчжурии приняла давно оттягиваемое решение: армиям двигаться к границам Советов. Медлить больше было нельзя. С тех пор как грянула над миром новая советская Конституция, сроки подготовки к войне сократились для Японии втрое. Антияпонское движение на юге и юго-западе, ослаблявшее и Кантон и Нанкин, усиливало красных в Сычуани и повсеместно рождало энергию борьбы против японцев. Город против города, село против села, улица против улицы, семья против семьи, — и это время разброда, распада китайского государственного единства было наиболее удобно для операций на севере. Китай был занят собою, и ничто не способно было освободить его силы для вмешательства в дело на северных и северо-восточных рубежах.
Борьба внутри Китая была сложна, запутанна. В нее сразу вовлечено было много классовых сил, в ней использовано было множество внешних влияний.
Мурусима — ученик Доихары, представителя «тайной военщины», шпиона, свергавшего министерства, политика, работавшего на мировых биржах, — один из немногих понимал глубокий смысл и глубочайшую ясность цели в хаосе начинавшегося.
Китай следовало связать по рукам и ногам. Он хотел изгнания японцев? Воззвать к этим чувствам его. Он думал о помощи Англии? Обещать ее. Мечтал о демократии? Возвестить ее. О диктатуре? Дать ей дорогу.
Мурусима давно проникся любовью и нежностью к английским разведчикам и американским купцам.
— Действуйте, действуйте, — говорил он им вдохновенно, — Китай принадлежит всем.
Он мечтал включить в игру и голландских резидентов, и тибетских националов, и гуансийских федералистов.
Когда бойкот японских товаров принял размеры общекитайские, он предпринял шаги к тому, чтобы все, чем существует Китай, подозревалось в японском происхождении. Чай, рис, шелк, шерсть, бобы — все было теперь подозреваемо.
Следовало умереть с голоду или плюнуть на бойкот: весь Китай казался сделанным в Японии и привезенным на распродажу.
Мурусима поддерживал противояпонское движение и финансировал бойкот японских товаров; поддерживал террористов и много работал с вождями паназиатских групп, не жалея для них ни денег, ни времени.