— Ходу, ходу! — твердил Богданов, нажимая на газ, и вдруг, как во сне, увидел реку и город Санчагоу за ней, легкий понтонный мост, забитый ранеными, и мортирную батарею слева, у развалин фанзы, окруженных грудою мертвых тел.
«Тарасюкова работа», подумал Богданов.
Куда? На батарею или на мост?
Глаза подсказали — на мост. К мосту ближе.
И, разлетевшись, он с трехметрового берега рухнул всей тяжестью машины вниз.
Танк с трехметрового берега рухнул вниз.
Охнув, она поднялась на дыбы и, ломая жерди и настил моста, стала опускаться в воду. Осколки раздробленных понтонов поплыли вниз.
Закипел раскаленный металл.
— Не потонем, тут мелко, — сказал Богданов, и окровавленный водитель, обернувшись, кивнул ему головой и показал рукой назад.
Через пробоину виден был кусок долины, откуда они примчались.
Танки шли лавой, могучим потоком огня и грохота. Японцы в беспорядке отступали.
— Что же это мы дурака валяем?
Подтянув к себе ручной пулемет, Богданов просунул его в пробоину и стал стрелять в упор по обозам, автомобилям и людям.
— Бей, бей, товарищ полковник! — тонко вскричал очнувшийся пулеметчик, шевеля простреленными руками.
Он обернулся к водителю:
— Жив? Я тоже живой, — и оглядел перекореженное и забрызганное кровью нутро танка. — Мы еще на нем пахать будем, — сказал он.
Богданов отодвинулся от дыры.
— Довольно, — сказал он, протирая глаза. — Пехота вышла. Смотрите.
На холмах, впереди леса, показались отдельные группы охотников Лузы, за ними — полки Винокурова.
Они бежали, скрываясь да грудами мертвых, за брошенными машинами. Они ползли отовсюду — из замаскированных люков, из точек, из ям, поднимались и снова ползли, не издавая ни звука. Прикрывая их с воздуха, выходила красная авиация.
Богданов прислонил раненого пулеметчика к пробоине, сказал ему: «Смотри, брат, какое дело!» и стал вылезать наружу, в холодную воду.
Полки Винокурова сближались с японскими гвардейцами на дистанцию последнего броска в атаку.
Поддерживающая артиллерия переносила огонь в глубину.
Рождалась стихия ближнего боя. Тут японский взвод, при содействии танка, атакует огневую точку красных, защищаемую стрелковым отделением с помощью противотанковой пушки. Там сшиблись в штыковом ударе. Дальше партизаны штурмуют японский танк. Огонь ручных пулеметов, залп ручных гранат, штыки.
Еще дальше окапываются, ползут, отходят и вновь бросаются в бой. Очаги крохотных боев возникают и развертываются по всей долине, превращенной огнем самолетов и артиллерии в пашню с гигантскими бороздами и лунками. Откуда-то, по сухим еще тропам, бегут ручьи, дождь пыли и земли не перестает лить.
А люди из-за сопок все прибывают…
Люди из-за сопок все прибывали…
Вон сбежал к реке старик Василий Луза, обгоняя Ушакова и крича что-то ему через плечо. Вот из снайперской норы показалась окровавленная голова младшего командира Цоя. Прополз, стреляя, Чаенко. Раненый Тарасюк поднимал голову и слабо махал рукой: «Вперед, вперед!» Секретарь райкома Валлеш, опоясанный патронташем, перебегал с первой группой бойцов 57-го полка. Дальше лиц было не видно, но люди чувствовались везде. Они ползли по трупам пограничников и японцев, прыгали в ямы, вырытые снарядами, или, открывая люки подземных стрелковых нор, выскальзывали в огонь все расширявшегося сражения с криками, перекрывавшими грохот металла. Старик Луза сползал к самой воде. Вид его был спокоен. Он бил на выбор, не торопясь.
Луза бил на выбор, не торопясь.
— От старик, от золото! — закричал Богданов.
А за стариком так же спокойно полз Ушаков, снайпер первого класса, и так же рассудительно выбирал цель. Смерть бесновалась вокруг, они не видели ее. В их глазах запечатлевались лишь фигуры японцев, тонкие глаза бойниц в танках. Они видели только то, во что метили. Все остальное шло мимо них.
— Заест Ушаков Лузу, — сказал Богданов. — Молодой парень — И заест обязательно. — И стал суетливо выбираться из танка через пробоину, чтобы ползти и работать огнем рядом с Лузой.
Шла великая пехота большевиков, и страшно было глядеть на ее молчаливое дело.
— Пограничный бой кончился, — сказал Богданов. — Теперь начинается война.
Но кавалерия генерала Када еще держала Георгиевку.
Када стоял, покачиваясь, на высоком стогу сена. Изредка он видел фланг стрелковых цепей Одзу, ползущих слева. Справа от него раскинулись молчаливые поля. Сзади подходили отставшие части. Все шло хорошо.
— Село наше, — тихо сказал ему командир гусарского полка, только что пронесшегося по горящей долине меж сопок. — Смотрите, огонь села стихает. (Луза в это время отходил с перевала, оставляя дивизию Када перед полем электробатарей.)
— Поддержите этот последний удар, — распорядился Када. — Ваш полк, очевидно, и решит исход дела.
Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, на зыбком стогу. Группы спешившихся кавалеристов окружали село, и тишина завершающегося боя всходила вместе с солнцем.
Гусарский полк на рысях прошел мимо. Када молча приветствовал его. Он видел, как колонна спустилась в овраг, перешла на широкое вспаханное поле, спешилась и поползла, потом замерла и осталась лежать, прекратив огонь. Он покачал головой, поняв, как измотаны его люди, как опустошены командиры.
— Нашел время для сна, — сказал он адъютанту. — Немедленно передайте командиру гусарского полка: поднять людей. Осталось последнее усилие.
Адъютант приник к не отвечающему телефону.
— Коня! — крикнул Када, теряя терпение.
Человек шесть адъютантов бросились к лошадям.
Было, конечно, глупо лично вести в атаку выдохшийся полк. Но выбора у него не было.
Когда рванул коня и пошел вскачь.
Командующий 2-й армией Накамура медленно пробирался на машине к дубовому лесу, откуда был хорошо виден участок прорыва.
Германский атташе, генерал Шерингер, несколько раз просил остановить машину — осматривал дымящиеся развалины снайперских логовищ и делал снимки.
— Ничего оригинального, — говорил он каждый рад, склоняя голову к плечу. — Апофеоз окопной тактики… Абсолютная ерунда… Старая русская боязнь двигаться, возведенная в систему.
— Да, русские умеют обороняться, — сказал Накамура, кивая немецкому генералу.
— Русские умеют обороняться, — подтвердил начальник штаба, кивая Накамуре.
Ослабевший бой вдруг послышался слева, с участка гвардейской дивизии.
— Не Орисака ли? — прислушиваясь и соображая, заметил вслух Накамура.
Но шум и грохот металла, как рокотание грома, пронесся вправо и стал быстро приближаться из-за опушки дубового леска, захватывая весь горизонт. Так звучит землетрясение — зловеще и отдаленно, несмотря на близость.
Накамура велел остановиться возле уцелевшего дерева и попросил адъютанта подняться на нижние ветви и сообщить, что ему видно.
— Это, должно быть, мотомехгруппа Нисио, — сказал Накамура себе в успокоение.
Адъютант поднялся на ветви и крикнул:
— Сюда бежит масса людей!
Да, теперь уже можно было различить в грохоте отдельные выкрики и распределить, назвать отдаленные шумы: треск колес, гуденье танковых моторов, лязганье гусениц и непрекращающийся человеческий крик.
— Что это может быть? — спросил Накамура.
Адъютант вскочил в коляску конвойного мотоцикла и помчался влево вниз, к дороге, на которой уже замелькали первые группы бегущих, но грузовая машина с обгоревшим кузовом вынырнула навстречу ему из оврага, и он повернул к ней, останавливая шофера рукой.
Молодой офицер выскочил из шоферской кабины и откинул брезент кузова.
— Что такое? — спросил адъютант.
— Это генерал Када, — ответил офицер.
Адъютант заглянул в кузов и увидел огромную поджаренную и блестящую от жира фигуру кавалерийского генерала.