— Что?
— Могут убить. Некстати получится.
Портовая охрана волокла пулеметы. Выли сирены. Огни погасли. Тьма овладела городом.
— Будем держаться ближе к берегу.
Они стояли на молу, за грудами угля. Вдруг пронесся лиловый луч прожектора. Грохот. Вода рванулась через мол. Еще луч. Узкий корпус торпедного катера скользнул в бухту, почти касаясь конца мола, за ним другой, третий. И с моря, из глухой и темной ночи, ударили по городу из орудий.
— Это наши, — сказала Евгения. — Давайте выйдем на чем-нибудь в море.
Наперерез москитам спешили японские миноносцы. На молу изготовлялось к бою орудие.
Осуда с Евгенией спустились с мола, на внешнюю его сторону. Тут было немного тише, но идти было невозможно из-за колючей проволоки.
— Если минут через двадцать мы не найдем лодки, мы погибли.
— Подождите. Прислушайтесь.
— Стрельба зенитных.
— Нет, к морю прислушайтесь.
— Это прибой. Или галлюцинация.
— Нет, это корабль. Это наши, честное слово!
Судна не было видно, но шум винтов и дыхание двигателя слышны были явственно. С моря шла густая темнота, черный сухой туман дымовой завесы. Потом глухо раздался шум винтов на заднем ходу, и силуэт низкого корабля мягко навалился на стенку мола, у самого входа в бухту. Тотчас на нем ударили из орудий. Десятки прожекторов осветили стену. Корабль все еще швартовался. Слышно было, как на нем отдавали якоря. Евгения поползла к судну. Ее увидели с палубы и бросили ей бечеву с грузилом на конце. К бечеве была прикреплена петля каната. Двое каких-то людей, прятавшихся на моле, схватили, ловко выбрали канат и надели петлю, на чугунный кнехт.
Все это произошло так быстро, что Осуда не успел добежать до Евгении. Трапы легли с корабля на стенку. Отряд японцев бросился по трапам на мол. Впереди неслось Красное знамя.
Судно качалось на свежей волне, трапы плясали, концы их, опиравшиеся на стенку, крошились и ерзали. За первой партией выскочила вторая — с огнеметами.
Евгения схватила Осуду за руку и потащила на трал. Их немедленно доставили к командиру судна. Говорить было нечего.
— Кто вы? — спросил командир, худой, сутулый моряк в мундире с полуоторванными знаками воинского отличия.
— Уполномоченный Народного фронта с поручениями в Манчжурию.
— Мы видели подводную лодку в шести кабельтовах отсюда, — спокойно сказал командир, следя за действиями на моле.
Снаряды ложились со всех сторон. Судно дрожало и билось о мол.
— Я не имею связи с верховным штабом. Я восстал час назад, — добавил командир.
— У вас не будет времени установить сейчас связь.
— Да, теперь уже нет. — Командир продолжал глядеть в узкий гладок щита на то, что творилось на стенке мола. — Я дам вам шлюпку и двух раненых. Останетесь живы, запомните имя нашего корабля: миноносец сто восемнадцать, командир Якуяма-четвертый.
Он пожал руку Осуде, кивнул Евгении и снова приник к бойнице рубки.
Но мокрому и скользкому штормтрапу они свалились в шлюпку, вышли в море и не могли вспомнить, через сколько часов или лет встретили подводную лодку.
Евгения закричала:
— Ура, товарищи! Ура! Да здравствует советская власть!
С лодки задали несколько вопросов и приняли шлюпку к борту.
— Да здравствуют подпольщики! — кратко приветствовал их командир и, ни о чем не расспрашивая, спустил в свою маленькую каюту.
Тотчас раздалась команда к погружению. Свежая волна, гулко бившая корабль и лихо качавшая его узкое тело, осталась вверху.
Евгения легла на кровать командира. Осуда сел за письменный столик, положив голову на руки.
На стенах каюты висели цветные японские гравюрки ж акварели, изображавшие чудесные реки и горы, рыбачьи лодки и маленькие острова среди моря. Япония была красиво изображена на них. Она сияла счастьем, радостная голубая страна. Осуда рассматривал ее с нескрываемым восхищением.
— Нет, в самом деле, — сказал он, — неужели сотни поколений японцев для того делали рай из островов, чтобы погибнуть в этом раю? Когда в стране из десяти ребят выживают трое, можно говорить, что страной правит чума. У нас четыре миллиона девочек-проституток, половина наших женщин не способна рожать детей. А как прекрасно здесь жить, как легка могла быть здесь жизнь!
В каюту постучались. Вошел командир с двумя краснофлотцами.
— По нашему обычаю, — медленно, чтобы японские гости могли понять его, произнес командир, — дорогих гостей встречают делегацией. Но, к сожалению, у нас с собой нет ни цветов, ни вина. Мы извиняемся, — ничего, кроме жизней, не захватили с собой в этот поход.
Евгения схватила командира за руку, потом быстро и страстно поцеловала его в губы.
— Еде учились, где так хорошо язык узнали? — восхищенно спросил ее командир, растерявшийся оттого, что его слова поняты так просто, так энергично.
— Вы не брат парторга на стройке двести четырнадцать? — спокойно спросила Евгения у командира. — Нет? А похожи… Ты меня не помнишь, а я у вас трассу держала на АНТ-девять, — сказала она, легко переходя на «ты» и, плача и смеясь, поочередно всех обнимая, стала рассказывать историю своих странствий, поминутно спрашивая: — Ну, кто жив из наших, не знаете? Кто погиб?
— Что в мире? — спросил командира Осуда.
Гоциридзе подвел его к карте Европы.
Отряды разноцветных флажков торчали над ее пространствами. Здесь начиналась борьба народов, классов, режимов и партий. Поле битвы простиралось над многими ее странами, и самые жестокие битвы проходили по землям маленьких, хилых и бедных стран.
Сражения окружали Германию. Это были то сражения армий, то забастовки рабочих, центров, то восстания отдельных городов.
— Они еще могут выиграть пять-десять сражений, но войну выиграем мы, — сказал Осуда, переходя к карте Азии, издания 1935 года. — Она устарела, как бюллетень погоды. — заметил он, улыбаясь и кивая головой на синие и красные линии, которыми Гоциридзе ежедневно исправлял границы советских областей Китая.
Провинция Сычуань, из которой в 1935 году красные китайские армии начали второе собирание китайского государства, лежала сегодня в далеком тылу войны. Война спускалась от нее на восток, к океану, по рекам. Реки Китая были партизанскими, повстанческими, советскими. Повстанческими и советскими становились караванные пути, города и уезды на этих путях. Советскими становились порты, фабрики и заводы, и было ясно видно даже на этой старой карте, как росло с юго-запада на восток пространство красного Китая.
— Да, война будет долгой. Надо думать о будущем мире, как о ребенке, который еще не зачат! — сказал Осуда.
Шла крестьянская война, жестокая и мрачная, полная сутолоки, тщетного упрямства и мелочности, отяжеленная боязнью больших масштабов, ослабленная уездным патриотизмом. Какие-то маленькие города, не имевшие значения в ходе войны, торжественно провозглашали себя народными городами и существовали как таковые, а важные пункты еще находились в руках манчжуро-японцев, и не было пока никого, кто бы сумел собрать вооруженный народ в места важнейших сражений.
Но имя Чэна уже мелькало то тут, то там. Шанхайское радио пугало страну Ю Шанем. Гиринское радио оповещало о гибели Ван Сюн-тина.
Объявлена была крупная премия за поимку Тай Пина, премия за поимку хунхуза с кличкой «Безухий».
— Если объявлена премия, значит, живы, — сказал Осуда. — Замечательно! Я вех всех знаю и надеюсь на них. А что у вас на границе?
— Армия Кондратенко взяла Юкки, вклинилась в приморскую Корею.
— Хотите отрезать Манчжу-Го и Корею от моря?
— Возможно.
— А на северо-западе?
— Монголы остановили движение японской армии на своих рубежах.
— Так. Значит, наши Наполеоны остаются пока что наедине с Китаем?
— Еще не совсем.
— Так. Нашему народу на смерть везет, на жизнь везенья нет. В Шанхае как?
— Шанхай становится особым участком фронта.
Осуда покачал головой, улыбнулся, провел рукой по жестким волосам.
— Знаете, ваши страшно бомбили нас, — сказал он тихо. — Это тяжело и… трудно переносимо с непривычки. К списку погибших советских летчиков мы прибавим кое-кого из своих ребят.