Луза отговаривал Тай Пина, но тот был упрям, хитрил и однажды сознался, что начал переговоры: запросил пять пулеметов.
По ночам Мурусима будил Лузу и шептал ему:
— Василий Пименович, помоги, как земляк земляку, не мешай обмену. Отпустите меня домой, старика.
— Тебя, суку, удавить — и то мало. Купец! Я, брат, тебя знаю. Я твоего Шарапова на ветер пустил.
— Так ему и надо, — спокойно ответил японец удивленному Лузе. — Я ему денег стравил, собаке, трудно сосчитать.
— Я и тебя один раз чуть не трахнул. Эх, ночь была темна — не попал! — сказал Луза.
— Спас Христос, бог наш, — хихикнул старик, ластясь к Лузе. — Да не враг я, не враг вам. Вот я перекрестился, смотри. Вот слушай, что я тебе скажу: вернешься домой, поезжай в бухту Терней, найди десятника Зуя — это брат Шарапова, бери его с потрохами. Я от тебя ничего не скрываю.
Как-то ночью Луза проснулся — разгружали ящики с вьючных лошадей. Пулеметчик Хан длинным ножом вскрывал доски. «Пулеметы», подумал Луза.
Вдруг Хан залопотал что-то так быстро, что Луза не разобрал, всадил нож в землю и стал бить себя по лицу кулаками. Прибежали партизаны с лопатами и закопали ящики, даже не вскрывая их. Наутро Тай Пин был очень сконфужен, и, когда Луза спросил, где старик Мурусима, он засмеялся, взмахнул рукой и ничего не ответил. От Хана Луза узнал по секрету, что пулеметы пришли никуда не годные.
В начале четвертого дня добрались до штаба. Это было крохотное Селеньице в глуши Ляолинских гор.
Партизаны оживились. Никто из них, кроме старшинки, ни разу не был в этом таинственном месте, откуда суровая рука главного штаба направляла их судьбы.
Старшинка строго сказал Лузе:
— Дорого буду за тебя просить, так и знай.
— Я разве пленный?
— Пленный не пленный, а расход сделал. Ты подтверди, если спросят, что много труда имели мы найти и доставить тебя.
Селеньице было набито народом, как в праздник. Кривоногие плечистые монголы валялись на кошмах подле стреноженных лошадей. Высокие белолицые китайцы южных провинций возводили новые фанзы. Маленькая кузница тарахтела от ударов молота, и полуголый кузнец картаво пел отрывистую песню, похожую на цепь проклятий.
Штаб помещался в кумирне. У входа группой стояли сытые, чистые офицеры. Один из них спросил:
— Это русского товарища привезли? — И велел Лузе идти внутрь. Старшинка закричал, что ему велено передать русского в руки командира Ю Шаня.
— Ничего, — ответил военный, — я его братка, начальник штаба его.
— Расход также большой мы понесли, — сказал старшинка и, не ожидая ответа, пошел по улице, не оборачиваясь на зов военного, плюясь и махая руками.
Глава вторая
НОЯБРЬ
Шло триста самолетов над тайгой к океану.
Луза поправлялся быстро. 2 ноября его выпустили погулять во двор, а через три дня перевезли во Владивосток. Он написал, что седьмого хочет быть на параде. Но об этом нечего было думать. Он был еще слаб.
Готовясь и семнадцатой годовщине Октября, город поспешно чистился. В гавань сходились корабли. Дымил просторный «Алеут» — китобойное судно; стоял посреди Золотого Рога «Красин». Иностранные флаги мелькали во всех концах бухты.
Восемьдесят лет тому назад в Золотой Рог, называвшийся Майской бухтой, вошли первые корабли. Они стали на якорь в том месте, где встречали челюскинцев. Вековые сосны и кедры спускались к берегу залива, и пройти в конец его, в теперешний Гнилой Угол, было нельзя. Пять дет спустя основался военный пост «Владивосток», и жителей было в нем сорок один человек.
Жил город до революции беззаботно. Воду для питья ввозили из Японии, веники для подметания полов — из Чифу, тарелки — из Гамбурга, мясо — из Тяньцзина, яйца — из Манчжурии, со станции Мао-эржань, — так рассказывала Лузе Варвара Ильинишна, приехавшая с ним в город.
— Упо, — пробурчал он. — Хупо, упо.
Потом набросал на бумажке: «Глупо».
Она обиделась и замолчала.
Луза думал: «Веники из Чифу — это ничего не значит, зато была крепость. Гарнизон тысяч сто, да артиллерия, да форты. А теперь кругом институты, да жить страшно…»
На другой день Варвара Ильинишна привела к нему в гости Зверичева. Инженер ехал на Сахалин и был весел.
— Васька, жив? — закричал он еще из коридора. — Ты, смотри, не вздумай до времени умереть. Поднажми на свои гормоны, скорей окисляйся, поедем границу смотреть.
— По… оили?
Он написал: «Построили?»
— Н-ну! Поедем, покажу. Держим теперь войну в своих руках, как хотим. Да ведь ты ни черта не видал, брат ты мой! И флота нашего не видал? И промышленности? Понастроили! Воду, Васька, нашли, вот что приятно! В полосе вечной мерзлоты. А передний пограничный план не узнаешь! Электричество вам провели, ученых людей поселили, такое изобретают — голова, брат, кружится. Пантелеев, конюх твой, нынче парашютный инструктор. Да! Шестьдесят парашютных вышек поставил в Георгиевском районе… А Тулякова, сторожа вашего, помнишь? Снайпер первого класса, дьявол. Всех старых партизан собрал на границу. Ну, о пограничниках и не говорю. Теперь готовы. Можем обороняться до самого Шанхая, — сказал он со значением и захохотал своей остроте.
Потом, успокоившись, стал пространно рассказывать, как идет приграничная жизнь, и, сам того не замечая, хоть и старался говорить понятно, называл множество вещей, совершенно не известных Лузе.
— Да ты, вижу, офонарел окончательно. Ни черта не соображаешь. Вода, брат ты мой, — великая вещь. Как это ты забыл?
Луза лежал, тяжело дыша.
— Будь эта вода у Куропаткина, — сказал Зверичев, — мог бы войну выиграть.
— Это кто же нашел? — спросила Варвара Ильинишна.
— Да тот самый, что взорвал Бархатный перевал, — ответил Зверичев. — Не знаешь? — спросил он Лузу. — Ты ж отстал, к дьяволу, на десять лет. Даже скучно тебе рассказывать, честное слово.
7 ноября Лузу положили у окна. Он видел кусок мутного неба и гребни сопок. С Ленинской улицы доносились музыка и грохот танков.
Луза продолжал вспоминать, что с ним произошло в Манчжурии.
… В штаб, куда Лузу велел поместить начальник северных отрядов Ю Шань, съезжались командиры со всей Манчжурии. Приехал из Аньдуна на корейской границе Чу Шань-хао. У него было четыре пехотных бригады и два кавалерийских полка. Пять самолетов без горючего стояли у его штаба на корейской границе. Приехал из Хайлара полумонгол-полукитаец Сяо Дай-вань, герой бергинских стычек с японцами. Приехали Бей Лай — атаман приуссурийских таежных волков, Дин Линь, похожий на иностранца, в крагах и с тросточкой, безрукий Ван Сюн-тин, командовавший теперь большим горным отрядом. Маленький старшинка Тай Пин также был приглашен на совет, в знак внимания к его заботам о Лузе. Приехали молодые командиры из красных армий юга и добровольцы-студенты — из Маниллы, Гавайи, Гонконга и Индии. Говорили только по-английски, на пиджине, так как на родном языке невозможно было сговориться из-за сотни наречий. Ю Шань и Луза английским не владели, им дали переводчика, студента из Бейпина.
Ожидали Тана из манчжурского комитета революционной партии. Предстояло серьезное дело — выбрать командарма на всю Манчжурию.
— Шансы имеешь? — спрашивал Луза Ю Шаня.
— Наверно, не имею, — отвечал Ю Шань. — Я не знаю, как тут считают. Я бы хороню командовал. Я молодой. У меня грехов мало.
В ожидании Тана командиры обсуждали прошлые свои операции и приглядывались друг к другу. Все были знамениты, и все хорошо командовали. Ю Шань говорил Лузе:
— Наверно, я не имею никаких шансов. Но я хочу получить одно — армию, которой еще нет. Я сделаю ее на глазах у всех, она победит.
— А на границу обратно не хочешь?
— Там народ есть, — отвечал Ю. — Я хочу туда, где никого нет. Теперь не надо делить: тайга, долины, реки, север, юг… Надо делить: промышленность, деревня, транспорт, — убежденно замечал он. И Луза, хотя и не мешался в партизанские дела, не мог не одобрить его деловых планов.