– Так поди ж знай! Мне не докладывают. Только понятно и так: трубы горели.
Со знанием дела говорит бабуля. Знакома не понаслышке. Дед, что ли, бухает?
– Моего старого, почитай, как прижмет раз в месяц, так лучше самой дать, – подтвердила мою догадку рассказчица. – Рука у него… ух, тяжелая. Так неделю и пьет беспробудно. Тихо и культурно. Только и успевай подносить, чтобы не осерчал. Говорит: «Я в Адлер уехал». Запой, стало быть. А как вернется снова, считай, «из Адлера» – душа-человек!
Это понятно. Хотя и не так интересно.
Что же это за убийство такое кошмарное? И Пятый ничего до нас не доводил. Впрочем, почему я решил, что он должен? Если в преступлениях нет перспективы нашего участия, никто и не будет нам про них рассказывать. Тем более когда подозреваемый уже найден. Хотя странный какой-то это подозреваемый. Может, больной на всю голову?
И собака…
Собаку зачем изничтожил? Злодей недостаточно удовлетворил свои кровожадные потребности, убивая людей? Зверски, надо заметить, убивая! Скрытый суперсадист? Или, испытывая смутное желание все-таки быть задержанным (из книжек мы знаем, что все маньяки об этом мечтают), он специально извел животину, чтобы кровавый след от собачьей будки тянулся до самого его дома? Ерунда какая-то.
Что-то здесь другое.
Я почувствовал, что мысленно вхожу в состояние, похожее на охотничью стойку. Как тот сеттер на дичь. Не бьются показания у старушек. Не ложатся ровно. А с другой стороны, разве это надежный источник информации – бабушки в поликлинике? Чего я взъелся вообще? Свербит в одной известной точке? Так она, на минутку, у тебя травмирована, должна свербеть. Чешется – значит, заживает, как компетентно заверяет меня моя мама.
И все же…
С недавнего времени я как-то по-другому стал относиться к подобным смутным ощущениям. К тем, что на грани эзотерики, хотя и не верю я во всю эту мистику. У любого явления существуют удобоваримые объяснения. У следствий есть причины, качество всегда появляется из количества, а без борьбы противоположностей не будет движения вперед. Прогресса не будет, разве не так нас учили?
Значит, и собаку убили не просто так.
И это «не просто так» что-то мне отдаленно напоминает. Что-то из глубины истории.
Я не говорил, что до переноса в детское тело из две тысячи пятнадцатого в тысяча девятьсот семьдесят третий я был историком? И преподавать начал еще в армии – солдатам-срочникам в девяностые годы.
А историков, как и офицеров, бывших не бывает.
Собака…
Опричники? Собачьи головы, притороченные к лукам седел? Да нет. Что-то ближе. Что-то из современности. Из времен…
– Пошли! – азартно шепнула мне на ухо мать, прерывая на взлете почти готовую уже родиться мысль. – Тихонько только!
Я с недоумением оглянулся. Куда пошли? Уже к врачу? А старушки?
А старушки так самозабвенно обсуждали деревенскую трагедию, что не заметили, как подошла их очередь, – из кабинета только что вышел текущий клиент. А мама заметила. Она у меня никогда в облаках не витает.
Стараясь не демонстрировать избыточную торопливость, мы степенно продефилировали к заветной двери и неожиданным для окружающей очереди рывком преодолели последнее препятствие. За спиной многоголосо вякнули и… остались за дверью. В прошлом. На задворках истории.
А перед нами – вот она, заветная цель!
Пора снимать штанишки.
Глава 3
Ликбез на злобу дня
– Я все равно ничего не понял. Почему на втором съезде? Почему не на первом?
– Сан-Саныч! Не позорь мои седины. Это каждый ребенок знает… у нас… кх-гм… в Советском Союзе.
– И я знаю! Я только понять не могу.
– Вот смотри, к примеру, ты какого числа родился?
– Двадцать девятого.
– Ну. Месяца какого? Сан-Саныч. Не тормози!
– Так этого… февраля…
– Ничего себе. Кривой Касьян? Крутяк. Вон оно в тебе все откуда… Оригинально. То-то я и смотрю…
– А в бубен?
– Понял, коллега, не педалирую. Продолжаю мысль. Двадцать девятого февраля ты родился, значит, зачали тебя… э-э… двенадцать минус девять… плюс два… в мае. В самом конце, если ты не семимесячный.
– Все-таки в бубен?
– Не отвлекайтесь, уважаемый. На мелочи. Если расценивать все эти события исключительно с точки зрения физиологии, то ты, душа моя, родился вовсе и не в феврале, а… в конце мая предшествующего года, строго говоря. Не буду уточнять, в каком виде и в каком конкретно папином органе. Не надо краснеть, взрослый уже мальчик. Ирина, хватит ржать! Мешаешь формулировать.
– Об этом как-то не принято…
– Отставить, поручик. Тут вам не институт благородных девиц. История партии – это тебе… не хухры-мухры… не мелочь по карманам тырить!