Тынис пригнал телегу к риге и погрузил последние пожитки. С полночи прошло около трёх часов, край неба ещё не посветлел, в деревне царил покой, никто не знал, что старые хозяева Тагамегса, муж и жена, украдкой под покровом ночи съедут с хутора.
— С Тигане надо проститься, хоть через дверь, — сказал Тынис в комнате, куда он зашёл за Лийзи.
Последние шаги в родном доме. А сердце? Сердце, видно, успело очерстветь. Всё время Тынис думал, что разлука с Тагаметса подкосит вконец его силы, но теперь, когда настал час расставания, он не чувствовал слабости. Скорее, скорее бы уехать. Но и этого ему хотелось ради жены, которая, завернувшись в шаль, потихоньку всхлипывала.
Тынис нажал на щеколду, чтобы пройти на соседнюю половину, но дверь не поддалась. Тигане не было дома. Вероятно, он зашёл к соседям, куда и раньше, бывало, забредал, чтобы посопеть трубкой, а порою и перекинуться в карты.
Стало быть, совсем опустеет хутор. Уедут они, и не останется тут ни одной живой души. Впрочем, нет, об одном живом существе всё-таки забыли — о большой чёрной собаке, которую Тигане недавно привёл с собою на хутор. Несколько раз пёс убегал, и поэтому его посадили на цепь. В ту ночь собака лежала в риге у стены, уткнувшись мордой в лапы и щуря глаза на человека, который возился возле телеги.
— Удобно ли тебе? — негромко спросил Тынис у жены. Та неподвижно сидела на возу в ожидании отъезда.
— Удобно! — так же тихо ответила Лийзи.
Тынис тронул лошадь; телега выехала с гумна. Передав жене вожжи, он закрыл ворота и с фонарём в руке встал за повозкой, чтобы подгонять корову.
— Ну, поехали!
Колёса затарахтели по тронутой морозом грязи. Корова заметалась по сторонам и не пожелала идти вперёд — её напугал звон ледяшек на замёрзших выбоинах.
Выехав через выгон на просёлочную дорогу, они услышали, как в Тагаметса залаял пёс. Наверно, собака испугалась, ведь она была одна-одинёшенька в большой тёмной риге, где воцарилось могильное безмолвие.
Бежала дорога, никто не видел Таутсов, деревня спала. Выбравшись на шоссе, они миновали хутор, который в прошлом году тоже был продан с молотка за неуплату крупного долга. Какой-то парень спозаранок растягивал гармонь. Скрипучие звуки нудно и лениво растекались по пустому двору, по фруктовому саду, где стояли голые деревья.
Начало светать; взору открывались тихие поля. Мимо быстро протопал какой-то мужчина. Лийзи пристально вгляделась в него и чуть было не крикнула Тынису — Пеэтер! Нет, не он. Сидя на возу, поверх вещей, Лийзи чувствовала, что жизнь кончилась, Ей было жаль не столько Тагаметса, сколько своих детей, которые бросили стариков родителей. Мало того, что бросили, может быть, и возненавидели их.
Но ведь не только они — Таутсы — подломились в эти тяжёлые времена. Вот поодаль от шоссе на опушке большого леса мерцает огонёк в окошке. И этот хутор три года назад продавали с молотка, а Тынис на аукционе приобрёл здесь ту самую телегу, которая сейчас увозила из Тагаметса остатки его добра. Вспомнилось, как на аукционе односельчане подтрунивали над Тынисом, спрашивали: зачем покупать чужие вещи, ежели самому не сегодня-завтра придётся покинуть хутор?
— Пускай покупает, — ответил кто-то из соседей, — будет на чём своё барахло везти.
Вот он и едет теперь на той самой телеге, что увёз тогда с Вана-Михклимяэ. А хозяин того хутора ушёл из дома с одной котомкой за плечами и с поношенной шляпой в руке…