Меларсопрол – колониальное наследие. Он регулярно убивает одного человека из двадцати, а поскольку применяют его давно, сопротивляемость к нему растет, так что примерно у трети больных наступает рецидив. Меларсопрол так ядовит, что им нельзя лечиться дважды. Почти половина прошедших лечение все равно умирает, так или иначе, а это не тот процент, на который мы махнули бы рукой у себя в Беркшире. Впрочем, не так уж все плохо: есть альтернатива! Высокоэффективный, с иголочки, безболезненный, со всех сторон замечательный эликсир в пластиковом шприце – DFMO, или эфлорнитин. У него мало побочных действий, и он лучше всего излечивает сонную болезнь на второй стадии. Там, где потерпел поражение меларсопрол, он остается единственным выходом.
Эфлорнитин мог бы с успехом заменить меларсопрол, но не заменил, потому что – как и многие другие крохи, перепадающие третьему миру от первого, – его опять отняли. Aventis, которая производила и DFMO, перестала его выпускать, и вы уже догадались почему, вы понимаете меня с полуслова. Он не окупается. Да и вообще, его изобрели вовсе не как лекарство от сонной болезни, а с этими больными неграми связались просто по несчастной случайности. Его синтезировали, пока искали средство от рака (страдающих им богачей – хоть пруд пруди), но в этом смысле он не оправдал надежд, зато оказался идеальным лекарством от сонной болезни. Ну надо же, как не повезло! Хелен из угандийского буша видит долларовую бумажку не всякий год, вот они и бросили его производить. До мая запасов еще хватит, а потом – извините.
ВОЗ, которая то и дело поглядывает в свой гербовый блокнотик, чтобы вспомнить, в чем состоит ее работа, и частенько страдает от самовнушенной сонной болезни, сумела напрячься и вежливо спросить Aventis, не передумают ли они. Нет, не передумают. Но, пожалуй, поскребут по сусекам да заглянут в мусорное ведерко под раковиной – авось и найдется добавка. И правда нашлась. Она кончится к концу года.
Но слушайте дальше: люди из Aventis вовсе не бессердечные рвачи, наживающиеся на чужом горе, как вы могли бы подумать. Они знают, на что способна сонная болезнь, они нашли от нее лекарство, елки-палки, и от душевных щедрот подарили ВОЗ – не продали, заметьте, а подарили – свой патент. Как благородно! Но вот беда: ВОЗ не умеет сама делать лекарства. Она ищет другую фармацевтическую компанию, которая могла бы взяться за производство DFMO, но это будет стоить денег. По оценкам, вдвое или вчетверо против теперешнего, так что эфлорнитин окончательно превращается – пускай и не нарочно, а лишь из-за неудачного стечения обстоятельств – в лекарство для избранных, которое можно будет добыть только по особому заказу.
Вернемся в палату: юношу лечат меларсопролом. Все шло хорошо, но вдруг у больного появились опасные вторичные симптомы. По-видимому, у него еще одна разновидность заразы. В этом нет ничего необычного – многие африканцы носят в себе целый набор разных паразитов. Тут, похоже, речная слепота. Мышьяк – такое мощное средство, что гонит все остальные инфекции в мозг. Их следует заранее лечить по отдельности. Первоначально этот юноша привез сюда свою больную мать. Он приехал на велосипеде из Судана, посадив ее на руль. Она умерла. Его проверили – он болен. Он говорит по-английски медленно, с запинками: научился в лагерях беженцев. Почти всю жизнь он как мог спасался от иезуитских гражданских войн и голода. Его мечта – закончить начальную школу. Ему двадцать три – по африканским меркам прожил уже больше половины жизни, так толком и не начав жить. И подобных ему в Африке около трехсот тысяч – тех, у кого слегка кружится голова, у кого бугры на шее и червяки в мозгу.
Говорят, что именно столько людей страдают сонной болезнью, но на самом деле это не более чем прикидка, вроде попытки угадать вес церковного праздничного пирога или количество хлопьев в коробке с сухим завтраком – и это, если подумать, еще ужасней. По-настоящему никто ничего не знает, потому что чаще всего африканцы страдают и умирают в далекой глухой безвестности. Я не знаю, отчего вы обычно сердитесь, из-за чего у вас завязывается узел в животе, белеют костяшки, звенит в ушах – может, причиной тому бывает выскочившая перед вами на шоссе «Тойота», или наглые официанты, или очередь на почте, чиновники из авиакомпании, Брюс Форсайт[9]. Но какой бы мензуркой вы ни отмеряли свой праведный гнев, будьте готовы сменить ее на ведро.
К 2002 году глобальный фармацевтический рынок будет стоить 406 миллиардов долларов, и он растет на добрых – точнее, недобрых – восемь процентов ежегодно. Европе по продажам достанется около 100 миллиардов, США – 170 миллиардов, Африке – 5,3 миллиарда. Примерно один процент. Чтобы вам стало еще яснее, как раз столько фармацевтическая промышленность истратила в прошлом году на рекламу. А чтобы вы запомнили это накрепко, вот вам последнее: одного лишь прозака в США продается на сумму, равную половине всех затрат на лекарства в Африке.